— Ну… Я слушаю.
Типчик фальшиво улыбнулся, и его глазки под очками воровато забегали. Гость начал суетливо расстегивать «дипломат» и, наконец вытащив из него тощую невзрачную книжонку, виновато захихикал:
— Вот! На эту книжицу необходимо написать хорошую статейку.
— Что это? Опять незамеченное дарование? — недовольно пробурчал критик, брезгливо беря провинциальный, безвкусно оформленный сборник стихов на отвратительно серой бумаге. Развелось их как собак нерезаных, добавил мэтр про себя, открывая книжонку на первой попавшейся странице. С минуту он ошарашенно вчитывался и вдруг разразился здоровым жеребячьим хохотом. — Вы только послушайте! Сколько живу, столько и удивляюсь:
И Ленин выходил в Колонный зал.
— Удивительное борзописание! — давился мэтр, едва удерживаясь в кресле. — Логически это звучит так: как только Гамзат начинает писать о Родине, вдали ни с того ни сего розовеют краски, которые потом разбиваются о скалы и там же, вдали, почему-то становятся синими, и Ленин, ошеломленный всей этой процедурой, покидает свой мавзолей и несется в Колонный зал. Убийственно! Ха-ха! Слушайте, это надо записать для студентов Литературного. Образец классического графоманства!
Критик внезапно почувствовал, как напрягся и нахмурился его незваный гость. И в ту же секунду до него дошло, что этот сборник вовсе не молодого провинциального дарования, обделенного вниманием московской критики, а его… этого настырного и неприятного козлобородого типчика. «Черт… Вот это конфуз… Что называется, влип…»
Мэтр захлопнул книжонку и как ни в чем не бывало произнес:
— Знаете, я давно уже не пишу рецензий… Я уже от этого как-то отошел. Так что обратитесь к кому-нибудь другому. Извините. Глаз у меня уже… не алмаз!
Гость мрачно возвышался над креслом хозяина, будто мраморная могильная плита, и минутное его молчание показалось критику вечностью. Борзописец шумно сглотнул слюну и угрюмо произнес:
— Вы не поняли… Стихи тут ни при чем. Главное, от вас нужна хорошая и доброжелательная статья на автора этой книги. Его необходимо поддержать. Он скоро возглавит самую сильную партию, которая спасет Россию
Господи! — простонал про себя критик. Этот человек, рифмующий «розовели» и «синели», собрался спасать Россию? Какая наглость!
— К сожалению, я не причастен к политике и не уверен, что именно политики спасут страну, — сказал с раздражением мэтр. — Мир, как писал Достоевский, красотой спасется. Так что извините.
— Вы опять не поняли, — повторил гость настойчиво, и в его интонации появились угрожающие нотки. — У нас реальная сила, а не какие-то иллюзии. Ваше дело написать, а наше заплатить. Насчет публикации вам также не нужно будет беспокоиться.
— Боже! — отчаянно воскликнул критик. — За что такие мучения?
— Мы хорошо платим! — напирал козлобородый. — Кстати… — он снизил голос до полушепота, — нам известно, что ваш сын нуждается в пересадке почек. Еще нам известно, что вам негде взять валюту. А мы вам можем предоставить и то, и другое.
Непрошеный гость тут же вытащил из кармана пачку долларов и бросил ее на стол.
На следующее утро в прокуренный кабинет редактора «молодежки» влетела запыхавшаяся женщина. Она обвела помещение таким ошалелым взглядом, что у Закадыкина затряслись поджилки. Он торопливо отпустил развалившегося перед ним фотографа, и, не успела дверь за фотографом захлопнуться, женщина тут же истерично разрыдалась.
— Закадыкин! Они превратили его в свинью! Они зарезали его! Закадыкин…
Полежаева задохнулась, и редактор торопливо налил воды из графина. Зинаида дрожащими руками схватила стакан, сильно ударила им по зубам, захлебнулась, закашляла и наконец без сил рухнула в кресло.
— Пожалуйста, успокойся… Расскажи все по порядку. Кого зарезали? Кого превратили в свинью?
— Мужа моего! — крикнула Полежаева и заплакала.
Она долго искала в сумочке платок, всхлипывая, размазывая по щекам слезы, и Закадыкин терялся, не зная что делать.
Он налил еще воды и протянул ей.
— Перед тем, как зарезать, они накачали его какой-то гадостью и откормили желудями, — продолжала По-
лежаева, судорожно глотая воздух. — Сегодня утром пришел один из их банды и все рассказал…