Он спрятал бритву в шкаф, протер щеки одеколоном и посмотрел на часы. Пора было звонить. Он набрал номер:
— Фройлен Вера? Гутен таг. Вам звонит господин Кох…
— Здравствуйте, — ответил дряблый голос.
— Мне назначена аудиенция с госпожой Евгенией Маратовной. Ничего не изменилось?
— Изменилось…
— По поводу подписания контракта. — Кох решил, что фройлен его не поняла.
— Вы можете не приезжать.
— Контракт директор не подписывает?
— Нет никакого контракта.
— Извините, не понял. Я же лично его подписал…
— А директор не подписала.
— Тем более я должен с ней встретиться…
— Господи, да нет контракта. Пропал он!
Трубку положили. Кох ничего не понимал: как мог исчезнуть контракт? В конце концов, пропавший документ можно восстановить — все дело в банке, который дал бы под контракт хороший кредит. Кох оттуда, из Германии, при помощи переписки и телефона, факса и прочей электронной почты такой банк здесь нашел. Оставалось только явиться туда с готовым контрактом. Но контракта нет. Как объявить это — не хотелось звать их хозяевами — покровителям?
Мишель Кох спустился в гостиничный бар — надо успокоиться и все обдумать. Народу немного, но в одиночестве не посидишь. Местечко он нашел, крайний стул за стойкой у самой стены-зеркала. Слева, разумеется, тоже был стул, но пока пустующий.
Кох, большой ценитель виски, взял «Джек Дэниелс»: он не только видел цвет напитка и чувствовал аромат, но и долго ощущал послевкусие. Одна порция нервы не смягчила; Кох удивился, потому что нервы не смягчила и вторая порция. Возможно, успокоило бы третье виски, но над ухом глуховато-насмешливый голос спросил:
— Как дела?
— Контракт пропал, — вполголоса сообщил Кох.
Рядом с ним сидел мужчина в темных очках, которые держались не на заушных оглобельках, а на крутом горбу его носа. Черные волосы закрывали лоб до самых очков. Впалые щеки с коротко-модной щетинкой темнили кожу. И Кох подумал, что это лицо он назвал бы тонированным.
— В банке был?
— Что там делать без контракта? — удивился Кох.
— И они тебя вообще не видели?
— Разумеется, нет.
— Пойдешь.
— Вез контракта?
— С контрактом,
— Я же сказал: контракт исчез.
— Контракт не исчез.
Кох кивнул: контракт не исчез, а это он отупел. Пришлось подозвать бармена и взять третью порцию виски. Своему мрачному соседу он ничего не предложил, потому что перед мрачным соседом стоял полный бокал коньяка граммов на триста. Поскольку и после этой порции виски в голове не просветлело, Кох сообщил:
— Слишком большой риск.
— А ты рискни.
— Я уже сидел, с меня хватит.
Мужчина слегка опустил очки — глаза за стеклами оказались такими же черными. Ноздри раздулись так, что, похоже, увеличился и горб на носу. На Коха повеяло крепким коньяком, который перебил его виски, словно задушил. Голос, без всякой глухоты и насмешки, поинтересовался довольно-таки громко:
— Миша, ты забыл?
— Что забыл?
— Как отправил в Турцию контейнер с русскими проститутками и две из них задохнулись? Мы тебя отмазали. А девчонку, которую ты изнасиловал в Мюнхене?
— Она отказалась от обвинений, — промямлил Кох.
— Ну да, после того, как мы подарили ей норковую шубу.
Кох судорожно допил виски, словно хотел захлебнуться. Дилемма… Выбор, как правило, между плохим и хорошим. У него был выбор между плохим и очень плохим. Идти в банк за деньгами с поддельной подписью… А если банкирам взбредет позвонить в фирму? Не ходить же в банк значило порвать отношения с людьми, которые опаснее милиции. Выход оставался один, тем более он был близок к правде:
— Я боюсь не за себя, а за всю операцию: по-моему, за мной следят.
— Кто?
— Кто же, кроме милиции?
— Как узнал?
— Ушел из номера и у порога положил пять кнопок. Вернулся, посчитал: двух нет.
— Ну и что?
— Впились в подошву тому, кто входил без меня.
— Уборщица…
— Оставил волосинку на замке кейса — нету.
— Сдуло…
— В кейсе газету положил на газету, чтобы верхняя закрывала пять строчек. Вернулся, газета закрывает три строчки.
Его сосед прижал стекла к глазам так, как слабовидящие очки не носят. Осушив бокал, он приказал:
— Пойдем-ка в твой номер.
13
Впервые за год жена в субботу не работала: взяла машину и поехала на дачу. Геннадий Федорович остался дома, а точнее, вечером он должен был идти в гости к однокашнику; если еще точнее, то он искал работу. На должность учителя его взяла бы любая школа — он искал дело, где можно было бы реализовать свои педагогические идеи.