— А я не понимаю, — подал вдруг голос Маркин, — почему этот человек не мог совершить того, в чем его обвиняют?
Розовски и господин Каплан одновременно посмотрели в его сторону, потом друг на друга.
— Дани Цедек, по кличке «Пеле», — медленно произнес Натаниэль. — Известная личность. Вернее, когда-то была известной. Только Пеле, насколько я помню, мокрыми делами никогда не занимался. И потом, не представляю себе, чтобы он залез в синагогу и попытался вскрыть арон-кодеш. Он из религиозной семьи, да и сам, по-моему, без ермолки не появляется. Когда-то начинал как аферист, между прочим — блистательный аферист, следует признать. Потом занимался контрабандой наркотиков, еще кое-какими делами. Но все это — когда-то. Насколько я знаю, ныне он опустившийся, никому не нужный и плохо соображающий тип. Два года назад его посадили за мелкую кражу на рынке Кармель. Вышел полгода назад или около того.
Маркин скептически фыркнул.
— Что-то я не вижу причин, по которым этот тип не мог бы… — Тут он посмотрел на посетителя, спохватился. — В общем, опустившийся тип, возможно, уже и наплевал на религиозные чувства. Если они у него и остались…
— Есть причины, — ответил Натаниэль. Господин Каплан подтверждающе кивнул. — Есть, есть. Дело даже не в том, что Цедек, как я уже сказал, человек религиозный, да и религиозность у него своеобразная. Дело в другом. По своей комплекции Пеле, — детектив окинул оценивающим взглядом своего помощника, — по комплекции он вроде тебя, а ростом и того меньше. Рост у Пеле чуть больше полутора метров, а вес — килограммов пятьдесят. А рабби Элиэзер, да будет благословенна его память, раза в два выше и тяжелее Это уж скорее он мог в драке так прижать Цедека, что тот бы испустил дух на месте…
— А возраст? — Маркин продолжал настаивать на своем. — Сколько лет было вашему отцу, господин Каплан?
— Ему было семьдесят восемь лет, — ответил вместо Каплана-младшего Натаниэль.
Маркин выразительно развел руками — дескать, и говорить не о чем.
— Мой отец был физически очень сильным человеком, — сказал рабби, Давид. — До возвращения к религии он занимался тяжелой атлетикой, даже брал призы — еще в Питере. В сорок восьмом, в лагере, только силой он и снискал уважение уголовников… Да и потом, после освобождения, ему довелось работать грузчиком на железнодорожной станции. Он вышел в пятьдесят шестом и никак не мог устроиться на работу. Не по причине судимости, а потому что везде нужно было работать в субботу. Так отец написал письмо лично Хрущеву: дескать, как религиозный еврей, я не могу работать по субботам и прошу помочь мне с устройством на любую должность, но позволяющую не нарушать святость субботы.
— И что? — спросил Маркин, мгновенно забывший об убийстве. — Хрущев ему ответил?
— Хрущев или не Хрущев — этого я не знаю. Но ответ пришел — в том смысле, что граждане все равны перед законом и никаких исключений быть не может. А на следующий день отца вызвал секретарь райкома и предложил работу грузчика на товарной станции. Там уже было оговорено, что по субботам его будут подменять. Оказывается, кроме письма, был еще и неофициальный звонок из Москвы — из ЦК, — мол, есть там у вас сумасшедший еврей, так Бог с ним, посодействуйте… Так отец восемь лет работал на той станции. А вечерами учил нас, детей, Торе и Талмуду… Словом, ни врасплох его захватить нельзя было, ни справиться с такой легкостью — особенно так, как сказано здесь, — постучал по газетной статье рабби Давид, — нет, такое невозможно. Возраст тут не имеет значения. Если бы не… — У рабби Давида на мгновение перекосилось лицо, но он быстро взял себя в руки. — В общем, поверьте мне, он бы дожил до ста двадцати.
— Даже в свои семьдесят восемь лет рабби Элиэзер справился бы с парой-тройкой таких, как Пеле, запросто, — добавил Розовеки.
Маркин молча пожал плечами.
— У него мог быть сообщник, — сказал он.
Рабби Давид покачал головой.
— Я уже говорил — отец принял живое участие в судьбе Дани Цедека после того, как тот вышел из тюрьмы. Можете мне верить, можете не верить, но этот бывший вор и опустившийся, как вы сказали, тип души не чаял в рабби Элиэзере. Он скорее дал бы себя убить, нежели допустил бы убийство моего отца… Словом, — сказал он уже другим тоном, — меня не устраивает версия полиции. И не только потому, что убийца моего отца останется, как я полагаю, безнаказанным. Гораздо больше меня беспокоит то, что осужден будет невиновный. Поэтому я хочу, чтобы вы провели частное расследование этого дела.