Сколько прошло? Часа два с лишком. Обыск утратил первоначальный напор и уверенность. Мы ковырялись в деталях уже на каком-то автомате.
Я в который раз полез в багажник, где ничего, кроме домкрата, запаски и пустой канистры, не было. Да еще бухточки троса. Я вертел их с рассеянностью человека, потерявшего интерес к жизни. Десятилитровая канистра…
— Стоп! — крикнул Рябинин голосом, которого я в нем не подозревал.
Не знаю, что он увидел в Кирином лице, но следователь сорвался с ящика, подбежал ко мне и выхватил канистру. Пустую, внутри проверенную экспертом. Рябинин вертел-крутил ее и даже нюхал. Наконец заключил, жмурясь от удовольствия:
— Давненько в ней не бывало бензина.
— Ну и что?
— И десять литров в нее не войдет.
— А сколько? — глуповато спросил я.
— Девять. Граждане понятые, прошу подойти…
На нижней части канистры облупилась краска. В рябининскую лупу проглядывался бисерный шов, затертый этой самой желтовато-бурой краской. Очевидно, что дно канистры было отрезано и вновь приварено. Все знают про двойное дно в чемодане, но никто не слыхал про двойное дно в канистре. А дальше, как говорится, дело техники…
Доллары были упакованы в жаропрочную материю.
Опущу дальнейшие процессуальные подробности как неинтересные. Скажу о главном: именно тогда я понял, как говорит Мишка Тюнин, высший кайф от нашей работы. И он оказался не в раскрытии преступления, не в захвате преступника, не в поощрении приказом с вручением денежной премии…
Он, высший кайф, в благодарности потерпевших. Когда в прокуратуре Анне Кимовне Зятьковой вернули деньги, она поцеловала меня в щеку.
Любая криминальная история кончается арестом преступника, но моя не кончилась, потому что пишу я не детектив. Это лишь вступление к другой короткой истории, для меня более важной.
После дела Гайкиной я отсыпался ночь и половину дня. У какого-то народа крепко спать считается опасным: душа способна отлететь так далеко, что может и не вернуться. Видимо, моя отлетела на приличное расстояние, потому что приснился мне сон дикий, но не страшный. Видел я, нет, не «видел» (это слово не очень подходит), а как бы присутствовал…
Место происшествия. Труп Зятькова на асфальте шоссе… Почерневший… Только глаза прежние, прозрачной голубизны. Смотрят на меня с жизненной силой. И главное, слышу его голос, хотя рта он не открывает. Какая-то глупость: «Возьми с собой Тюнина». Что и к чему? Зятьков раз пять повторил. Впрочем, сны и логика несовместимы.
Глаза прозрачной голубизны… «Возьми с собой Тюнина…»
Я встал, принял душ, поел и к вечеру явился в свою контору.
Наш район охватывает значительную часть окраины, где есть старенькое кладбище. Головная боль участкового и патрульных служб. То памятник опрокинут, то надгробную плиту расколют, то металлическую оградку уволокут… Стали возникать подозрения, что на кладбище прячут краденое. Что-то болтали про наркоманов, живущих в склепах. А потом поползли слухи, темные и расплывчатые, с намеком на мистику. Старушки крестились и коротко сообщали, что нечисто там. Да кто их будет слушать?
Но пошли официальные заявления. Гражданин Деньцов, шедший поздним вечером через кладбище, был избит человеком в черном и с горящей свечой в руке. Парочку молодых людей, засидевшихся на погосте допоздна, фигура в черном ткнула горящей свечой. Ночные прохожие, шедшие вдоль ограды, подтверждали, что этих горящих огоньков-свечей меж крестов, как светлых мотыльков. Терпение начальника РУВД переполнили заявления о чертовщине уже откровенной: якобы под землей играет музыка сурово-печальная. Предстояла ночная облава. Поскольку людей, как всегда, в обрез, то подключили и уголовный розыск. Начальник распределил всех по парам. Мне выпало с участковым. Какая-то нервная сила дернула меня за язык:
— Товарищ майор, разрешите дежурить с Тюниным.
Он разрешил, ибо ему без разницы.
В квартале от объекта мы вылезли из машин, разбились на пары и двинулись к ограде. Как назло, небо затянули сухие непроницаемые тучи. Прямо-таки осенняя тьма легла на кладбище, и прочесать его оказалось непросто. Ни фонарика не включить, ни спички не зажечь. Условия засады, если не хуже.
Мы с Тюниным двигались не шагами, а шажками. Путь преграждали могилы, массивные надгробья, мелкие оградки… Цеплялись кусты… Вывороченные плиты… Какие-то ямы… Мишка провалился в неглубокий склеп. Моя штанина зацепилась за металлический крест, который почему-то зазвенел…
Говорить мы не могли, общались прикосновениями. Мишка придержал меня за плечо — метрах в двадцати колебался огонек. Второй, третий… Как горящие бабочки…