Он повернулся и выглянул в окно. Вдали клочья низких облаков смешивались с клубами тумана.
— Или, может быть, там, ночью, — проговорил Байрон.
— Ты о чем?
— На болотах ночью. Возможно, тогда ты поймешь, Джон.
— А ты не пойдешь со мной?
— То, что ты задумал — больше в моем вкусе, я бы сказал. Ты поступаешь правильно, делая из себя приманку. Мне это нравится. И, будь ты прежним, я мог бы с тобой пойти — и отдал бы тебе этого зверя. Но ты обленился, Джон. Мы друг другу не подходим.
— Я не обленился, — возразил Уэзерби.
— Нет? Ну, возможно. Я мог ошибиться в тебе. Но я редко ошибаюсь в людях или зверях.
— Ладно, я пойду, — решил вдруг Уэзерби.
— Ты можешь остановиться у меня.
— Я уже снял комнату в отеле.
Они снова подошли к камину. Над ними возвышался медведь, в вечном свирепом оскале замер тигр. Но это были лишь мертвые чучела.
— Ты сердишься, Джон, — заметил Байрон.
Уэзерби пожал плечами.
— Возможно, я был не прав. Если это действительно так, я присоединюсь к твоей охоте. Ты докажешь, что я не прав?
— Доказать я ничего не могу, — ответил Уэзерби.
— Можешь, можешь.
Байрон сел. Он поставил локоть на крышку стола и улыбнулся Уэзерби.
— Когда-то ты продержался семь минут, Джон. А сейчас сможешь? Или хотя бы пять? Ну… если продержишься одну минуту, я к тебе присоединюсь.
— Это детство какое-то.
— Детство? Уж скорее, речь идет об инстинктах. Но как же нам судить о людях? Начинаем, Джон.
В Уэзерби вспыхнул гнев, и он сел напротив Байрона. Он несколько раз сжал и разжал кулак, затем уперся локтем в стол. Они сомкнули руки. Уэзерби очень хотелось победить Байрона. Для него это уже не было игрой, он буквально вибрировал от сильных чувств. Байрон по-прежнему улыбался. Рука его была шершавой и сухой на ощупь, в ней не чувствовалось никакого волнения. Противники внимательно смотрели друг на друга.
— Ты готов, Джон?
Уэзерби кивнул.
Байрон взглянул на часы.
— Давай.
Сделав глубокий вдох, Уэзерби напряг все силы, пытаясь сразу получить перевес, но словно натолкнулся на гранитную глыбу. Рука Байрона не шелохнулась, не дрогнула. И даже улыбка осталась неизменной.
— Десять секунд, — проговорил он. — Я жду, Джон.
Уэзерби постарался выжать из себя все что можно. Мышцы его чуть ли не звенели от напряжения. Он чувствовал, что лицо его раскраснелось, а рука слабеет. Байрон же будто не замечал, что против него направлены такие усилия. Он взглянул на часы — и плавно увеличил давление. Рука Уэзерби по дуге пошла назад. Он ничего не мог сделать, чтобы остановить ее давление. Ему казалось, что даже кости у него гнутся. И вот его рука коснулась стола.
— Пятьдесят секунд, — сообщил Байрон.
Уэзерби потряс рукой. Она была вялая и безжизненная. Вся его энергия истощилась, даже гнев пропал.
— Да, я редко ошибаюсь в человеке, — задумчиво проговорил Байрон. — Ну что ж, я желаю тебе удачной охоты, Джон.
Уэзерби пошел обратно по узкой дорожке. У него болела рука. Полицейская машина была припаркована у пивной «Торс Короля», но он прошел мимо, едва на нее взглянув. Он ощущал горечь поражения. Его грызли сомнения в себе и ужасное подозрение, что Байрон все-таки был прав…
По болотам ветер поднимал клубы тумана, который лишь чуть-чуть осветлял объявшую Уэзерби темную ночь. Он не пытался идти бесшумно, крадучись. Трубка потрескивала при каждой затяжке, вырывавшийся из нее дым был светлее тумана — теплый спутник в ночи. Уэзерби кутался в толстый плащ, при нем была фляжка с бренди и электрический фонарь. Винтовку он нес заряженной, разумеется, и большой палец держал на предохранителе. Сейчас Уэзерби шел вдоль ручья — к западу от хайвэя и к югу от гребня холма. На фоне темного неба торчали по-ночному черные скалы, журчание ручья то и дело прерывалось кваканьем лягушек. Его резиновые сапоги хлюпали в мягкой грязи, подминали стебли тростника… Уэзерби нравились эти одинокие блуждания, он и не подозревал, как истосковался по чувству опасности, сколь приятным окажется ощущение собственной готовности ко всему… Уж в этом, по крайней мере, Байрон был прав.