— Собаки…
Уэзерби мрачно кивнул.
Собаки прошли по запаху до того места, где начинались следы. И не дальше. Они не пошли по следам, ясно видным на земле, хотя именно там должен был быть запах, если он вообще существовал. Даже Белл понял, что это значит, — и у него перехватило дух.
— Но животное — или человек — просто не может перестать оставлять запах, — проговорил Белл. — И уж особенно там, где есть очевидный след.
— Да, верно. Однако если собаки пришли сюда по какому-то запаху от коттеджа и этот запах вдруг изменился здесь, в этом месте…
Уэзерби помолчал, не решаясь продолжать, хотя мысль у него вполне сформировалась.
— Когда существо пошло на двух ногах…
Белл внимательно смотрел на него.
— Если произошло какое-то изменение… если каким-то образом оно изменилось и стало другим, уже не тем существом, которое бежало на четырех ногах…
— Это возможно, — прошептал Белл. Он не собирался говорить шепотом, так уж получилось.
— Я знаю, — Уэзерби коротко кивнул.
Вот они, эти следы, перед ним, они начинались там, где исчезал запах, где собаки растерянно остановились, а неизвестный убийца пошел на двух ногах, как человек…
Уэзерби не смог больше ничего найти в этом общем направлении и попытался взять след, описывая круг, центром которого был коттедж. Белл молча следовал за ним. Первый круг они закончили, ничего не обнаружив, и Уэзерби предложил сделать еще один, подальше от коттеджа. Оба понимали, что смысла в этом нет, но и делать больше было нечего, а они чувствовали большую потребность делать что-то. Удалившись от коттеджа примерно на полмили, Уэзерби и Белл повернули по дуге на запад, стараясь, чтобы круг получался по возможности ровный. Шли они медленно. Время от времени Уэзерби приостанавливался осмотреть землю, он раздвигал траву и вереск, пальцем пробовал упругость почвы. Сами они следов не оставляли и никаких не нашли. Окружной путь провел их в нескольких сотнях ярдов от дома Байрона, затем опять к востоку и немного вдоль дорожки, далее мимо «Торса Короля» до деревьев, обрамлявших проселочную дорогу, и потом назад, к исходной точке. Так они и вернулись, ничего не отыскав. Небо потемнело, пахло близким дождем. Они постояли, беспомощно переглядываясь, и, ничего не сказав, направились к дорожке. Скоро они вновь оказались у цепочки следов.
— Пожалуй, я пришлю сюда группу, пусть сделают слепки, — проговорил Белл.
— Исключительно ради формальности, — отмахнулся Уэзерби. — Здесь такие же следы, как те, и слепки не будут отличаться.
— Я думал о том, что ты сказал, — проговорил Белл, глядя в сторону коттеджа. — Если… если такое изменение возможно, то как объяснить, что эти следы, вначале ясно видимые, потом вдруг исчезают?
Уэзерби тоже думал. И мысли эти ему не нравились, ибо заключения*, вытекавшие из фактов, противоречили его убеждениям… Даже больше, они противоречили тому, во что он не верил. Ответил он не сразу.
— Если произошла такая метаморфоза, чего я не допускаю… то все очень просто. Зверь, бегущий на четырех ногах, вдруг трансформируется. Он становится существом, ходящим на двух ногах. Такая перемена должна сопровождаться сильнейшими побочными явлениями. Возможно, даже потерей сознания. А потом, через некоторое время, это существо, изменившееся существо, должно уйти, шатаясь и оглушенное, даже не помня, как оно здесь оказалось, или мучаясь невыразимым ужасом и раскаянием. Постепенно оно осознает возможные последствия того, что сделано им в предшествующем обличье. Вот тогда, возможно, это существо и начнет скрывать свои следы, повинуясь инстинкту самосохранения. Все это досужие домыслы, разумеется. Ничего подобного быть не может…
— Уж раскаяния быть не может, это точно, — живо отреагировал Белл.
Уэзерби чуть заметно кивнул.
— Если это существо чувствует раскаяние, оно должно стремиться бежать отсюда подальше и скорее забыть о содеянном, правильно?
Уэзерби и на этот раз ограничился кивком.
— А голову с собой забирать не станет, ни в коем случае.
— Я тоже так думаю, — согласился Уэзерби. — Они прошли сквозь дыру в живой изгороди к полицейской машине. Водитель спал, натянув фуражку на глаза. Он легонько похрапывал.
— Мне необходимо выпить, — заявил Белл.
Уэзерби его поддержал, и они пошли к «Торсу Короля». Выпить было необходимо обоим.
Душу Аарона Роуза раздирал конфликт между совестью и честолюбием. Он сидел в баре «Торса Короля», положив рядом с кружкой пива раскрытый блокнот. Фотограф тоже при сем был. Камера его лежала тоже рядом с пивом, но что такое совесть, он не знал. Фотограф пил большими глотками, а Роуз не спешил, погруженный в мысли. Не то чтобы у него был какой-то выбор в этом деле, ему не приходилось принимать решение, и он никак не мог бы повлиять на конкретный результат. Однако Роуз был из тех людей, кто беспокоится обо всем, а сейчас его надежды устремлялись в двух разных направлениях. Вообще-то, ситуация была простая, но для человека, привыкшего беспокоиться, простых ситуаций не бывает. Как человек с совестью Роуз надеялся, что убийцу поймают или уничтожат, прежде чем он убьет еще раз. Последнее убийство в этом смысле особенно на него повлияло, показавшись намного ужаснее прежних, ибо воистину трагичным было то, как погибла беспомощная женщина у себя дома. А вот будучи молодым репортером на первом своем крупном задании, он надеялся, что убийцу не найдут раньше уик-энда и его материал не окажется устаревшим к воскресному выпуску. Сообщение о поимке просто не сможет быть столь же волнительным, как подробный рассказ об ужасных нераскрытых преступлениях, — а уж он-то постарается написать погуще… Даже любой намек на то, что полиция идет по следу убийцы приглушит шоковое действие материала, так как оно зависит от фактора тайны, загадки. Роуз инстинктивно понимал, что нужно для того, чтобы газеты хорошо продавались. Но, будучи человеком беспокойным и совестливым, и даже несмотря на то, что исход от него не зависел, Роуз страдал, надеясь, что убийцу не отловят до уик-энда, если, разумеется, он не совершит нового убийства. Его лицо исказилось от тревоги: он понял, что еще одно убийство резко увеличит сенсационность материала в газете. Это вызвало новый конфликт в его душе, и на лице сразу отразились душевные муки.