Ради безопасности этих людей Марло должен был исчезнуть. Так, может быть, компания кутил собралась в Дептфорде именно для того, чтобы заставить драматурга и шпиона умолкнуть навеки? Может быть, пьяная драка служила лишь маскировкой коварного и тщательно подготовленного убийства? Или истинной жертвой в ту роковую ночь стал вовсе не Кристофер Марло? Такое вполне возможно. Марло должен был давать показания в суде, и сэр Фрэнсис Уолсингэм резонно полагал, что эти показания могут серьезно скомпрометировать его как главу секретной службы, не сумевшего распознать врага в его рядах и к тому же сделавшего этого врага своим любимчиком. По некоторым данным, и Уолсингэм, и Марло были гомосексуалистами и обожали друг друга. Поэтому сэр Фрэнсис, естественно, искал способ разорвать отношения с Марло, разорвать решительно и бесповоротно, но, по возможности, безболезненно для поэта. Не исключено, что с его ведома Кристофер Марло и трое его приятелей устроили собственный заговор, целью которого были инсценировка гибели драматурга и его побег из страны. В 1955 году английский писатель Кэлвин Хоффман выпустил в свет книгу, в которой весьма убедительно доказывает, что жюри присяжных, оправдавшее Фрайзера, было ловко введено в заблуждение, и тело, предъявленное ему на дознании, принадлежало вовсе не Кристоферу Марло. Это был труп какого-то безымянного матроса, то ли убитого раньше, то ли залученного Марло в харчевню и «подставленного» под нож Фрайзера. Такую точку зрения поддерживает доктор Танненбаум, который убежден, что рана глубиной два с половиной сантиметра над правой бровью никак не могла привести к мгновенной смерти.
Впрочем, версия Хоффмана поразительна не только с точки зрения судебного медика. Этот автор считает, что после пресловутой драки в харчевне Марло под защитой Фрэнсиса Уолсингэма отбыл на континент, где как ни в чем не бывало еще четверть века писал пьесы, которые затем публиковал под псевдонимом… Уильям Шекспир. Примечательно, что первая публикация Шекспира, пьеса «Венера и Адонис», появилась в сентябре 1593 года, спустя три месяца после гибели Марло. И ни один серьезный исследователь творчества Уильяма Шекспира никогда не пытался отрицать, что его трагедии «Генрих VI», «Ричард 111» и «Тит Андроник» выдержаны в стиле Марло до такой степени, что бытует мнение, будто убиенный драматург приложил руку к их созданию (при этом предполагается, что пьесы написаны до мая 1593 года). Через семь лет после гибели Марло в свет вышел его перевод первого тома сочинений Лукиана, а затем в том же издательстве — сонеты Шекспира, посвященные «господину У. Г.». Хоффман считает, что «У. Г.» означает «Уолсин-Гэм», поскольку во времена Елизаветы имена часто писались через дефис.
Излишне говорить, что подавляющее большинство историков принимает версию Хоффмана в штыки, называя ее сущей чепухой. Но всегда ли право большинство? Уже доказано, что стиль писателя уникален, как отпечаток пальца, и подделаться под него невозможно. Попробуйте позаимствовать у автора хотя бы его лексический арсенал, и вы сразу же убедитесь, что это напрасный труд. Более того, словарь автора не меняется на протяжении всей его карьеры и служит абсолютно надежным опознавательным знаком. Так вот: набор слов, которые употреблял Марло (средняя длина слова — четыре буквы), совершенно идентичен шекспировскому.
А Клеменс Дейн, написавший в 1921 году пьесу «Уильям Шекспир», так и вовсе утверждает, что Кристофера Марло убил сам Шекспир, и драка между ними завязалась из-за какой-то девицы. Но это так, к слову, уж простите за каламбур.
Кроме того, необходимо честно и откровенно признать: никто не смог неопровержимо доказать, что актер Уильям Шекспир из Стратфорда как-то причастен к созданию пьес, публиковавшихся под его именем. На родине Шекспира знали как купца и ростовщика, но отнюдь не как писателя. Даже памятник, установленный в Стратфорде примерно в 1630 году, изображает Шекспира не с пером в руке, а с мешком, служившим в те времена символом купечества. Не сохранилось ни одной шекспировской рукописи, хотя в библиотеках и архивах есть немало рукописных текстов других литераторов елизаветинской эпохи. Ни родители, ни дети Шекспира не умели ни читать, ни писать, а судя по некоторым сохранившимся корявым росчеркам «бессмертного барда», он тоже был либо совсем, либо почти неграмотным.