— А стоит ли? Я совершенно свободна. Впрочем, извините, забыла. Я ведь чужой человек. Возможно, вы не хотите, чтобы я осталась с Пенни.
Я принял решение без малейших колебаний. Посмотрев на дочь, я строго сказал:
— Пенни, слушайся мисс Клейтон.
— Хорошо, папочка.
Рэнди Прайс обретался в Тенистой Дубраве, недалеко от Мид-Парк. Но здесь была самая что ни на есть настоящая деревня. Мы миновали два-три деревянных домика, которые, похоже, никто никогда не ремонтировал и не подкрашивал. Во дворах стояли ржавые колымаги, а на задах одного из домов паслась корова.
Обитель Прайса выгодно отличалась от других местных хибар. Впрочем, не так уж и разительно. Позади его дома не было любопытных коров, а возле боковой стены стоял более-менее приличный автомобиль, вот и вся разница.
День был знойным, а неумолчное жужжание всевозможных насекомых делало его еще и каким-то вялым. Мы с Рейнолдсом лениво поднялись на парадное крыльцо, и лейтенант постучался в дверь.
Довольно долго нам никто не открывал, и лишь когда Рейнолдс постучался снова, из недр дома донесся тягучий сонный голос, которому наверняка предшествовал зевок:
— Иду, иду, подождите, я сейчас.
Наконец Прайс добрел до двери и воззрился на нас сквозь забранную сеткой раму. Он был молод, смугл и очень хорош собой. Кабы не бородка и аккуратно подстриженные усики, я сказал бы, что передо мной отрок.
— Привет, — молвил он и улыбнулся, сверкнув крупными ровными белыми зубами. — Извините, но сегодня мне не до покупок.
Рейнолдс покосился на меня.
— Стивен Гриффин, — представился я. — А вы, надо полагать, Рэнди Прайс?
Он просиял.
— Ну и ну! Вы — супруг Морин? Черт возьми! Что же вы не предупредили о приезде? Я бы хоть прибрался малость!
Он распахнул сетчатую дверь, и мы вошли в дом. Убранство тесной гостиной исчерпывалось парой кресел, письменным столом, тахтой и соломенной циновкой. На всех горизонтальных поверхностях, за исключением тахты и стула перед столом, высились угрожающе кренящиеся башни из дряхлых книг и журналов. Не мудрствуя лукаво, Прайс сбросил часть своей библиотеки с кресел на пол и затолкал в угол. Пока он занимался этим делом, я сумел мало- мальски разглядеть его. Прайс был хрупок и изящен, с костлявыми локтями и плечами, но бицепсы его бугрились и, судя по виду, обладали немалой силой.
Покончив с наведением порядка, Прайс вытер ладони о штаны и протянул мне руку.
— Очень рад видеть вас, Стив. Морин обещала познакомить нас, когда вы вернетесь из командировки. Жаль, что она не смогла приехать с вами. Что, так много дел?
Я изучал его физиономию и слушал этот полудетский монолог, пытаясь понять, что за существо передо мной.
— Садитесь, ребята, будьте как дома. Может, пивка? У меня найдется.
Он пулей вылетел из комнаты и принялся греметь чем-то на кухне.
Я взглянул на Рейнолдса.
— Прикиньтесь дурачком, — посоветовал лейтенант. — Он еще не знает, что случилось с миссис Гриффин.
Рэнди вернулся с тремя запотевшими банками и открывалкой. Поставив их на стол рядом с маленькой пишущей машинкой, он откупорил банки и протянул одну мне, другую — лейтенанту. Мы с Рейнолдсом уселись и принялись потягивать пиво. Рэнди примостился на краешке стола и с улыбкой разглядывал нас.
— Вы такой же любитель театра, как Морин, Стив? — спросил он меня.
— Боюсь, я мало смыслю в искусстве лицедейства.
— Ну, тогда вы лишаете себя едва ли не самого большого удовольствия в жизни, — рассудил он. — Конечно, до настоящего театра мне еще далеко, но я помаленьку набираюсь житейского опыта, изучаю людей. Ведь это — основа великой драматургии. Читаю, занимаюсь. И пишу. — В глубине его глаз словно зажглись блуждающие огни. Рэнди принялся рассуждать о театре, вышагивая по комнате, насколько это было возможно.
Мне не составило труда догадаться, как этому мальчику удалось мгновенно поладить с Морин. Он был полон жизни и задора, он лелеял ту же мечту, что и она когда-то, пусть и совсем недолго. Юноша с классическими, точеными чертами. И Морин с ее безотчетной щедростью и прекрасными порывами души. Разумеется, она бросилась помогать ему, как только поняла, чего он хочет.
Рэнди немного успокоился и опять взгромоздился на край стола, после чего надолго припал к своей банке.
— Я никогда не смогу достойно отблагодарить вашу супругу, Стив. У нее врожденное чувство театра, она способна безошибочно определить, что уместно на подмостках, а что — нет. Я строчу одну пьесу за другой — вон, уже целый сундук набрался. Как только напишу две-три штуки, которые мне понравятся, сразу же подамся в Нью-Йорк. Я обречён на славу. — Он произнес это так просто и искренне, что я почти поверил ему. — У меня есть эта лишняя толика знания жизни и людей. И когда-нибудь весь мир поймет то, что сейчас понимают только Морин и еще несколько человек…