— Они здесь почти непуганые, так и лезут под колеса. Тут и лоси есть. Ну, как вам дышится после Москвы?
И оглянулся назад. Я — машинально — тоже. Елена упорно смотрела в окно, и в этот миг она, со своими рыжими короткими волосами, бледным лицом и застывшим темным взглядом, удивительно походила на белку, едва не попавшую нам под колеса. Только пуганую белку. Затравленную. В этот миг я впервые пожалел, что уговорил ее поехать. Что не имеет значения для мужчин, связанных многолетней дружбой, то может больно ранить женщину. Все, что угодно, — воспоминания, слово, камешек из-под колес.
Петр, в самом деле, купил маленький дом. Это была серая бревенчатая избушка, ничем не огороженная, без хозяйственных пристроек, даже без бани. Я заметил, что к ней не подходили линии электропередач, и в самом деле — света в домике не оказалось. Петр, едва войдя в сени, зажег керосинку, которую сразу нашел на ощупь. Медовое пламя широко вытянулось, побледнело и застыло, прикрытое закопченным стеклом.
— Вы не пугайтесь — у меня все тут есть. И печь, и скважина с артезианской водой, — говорил он, занося в комнату наши вещи. — Это уже я пробурил, а раньше приходилось ходить на родник, на гору лезть. Запасы сделал — могу не спускаться в город несколько месяцев. Это на зиму, когда занесет дороги. Есть рация, на батарейках, и приемник. Вот телевизора нет, не обижайтесь. Да он тут и ловить ничего не стал бы — вокруг горы!
Елена медленно, будто неохотно расстегивала куртку. Казалось, она его не слышит. За все время она ни разу не взглянула на Петра, не встретилась с ним взглядом. Села к столу, молча поела вареной картошки и тушеного мяса, молча выпила рюмку водки — за встречу. И поднялась наверх, в мансарду, стелить на ночь постель.
— Пойми, — говорил мне размякший от водки Петр. — Ничего человеку не нужно, никаких благ цивилизации. Стоит один раз понять, что все это мираж, шелуха, — и уже ничего не нужно.
— И все же, здесь такая глушь, — упрямо твердил я. Что со мной случилось? Водка ударила в голову? Или пронзительный воздух, пахнущий молодостью и нетронутым лесом? Или замкнутый взгляд жены? Я горячился: — Что ты здесь делаешь? Кого видишь? Тут поговорить не с кем!
Петр поднял красный, шершавый палец. На его лице застыло торжество:
— Не с кем? Погоди. Я покажу тебе такое, что ты и не поверишь. Я-то кое с кем разговариваю, да! И чаще, чем ты думаешь!
Я подумал, что держу алкоголь лучше, чем он. Сколько бы я ни выпил, а бессвязной чепухи никогда не несу. Выбрав момент, попросился спать и тоже поднялся наверх.
Петр отвел нам теплую мансарду, обшитую стругаными досками. Я увидел широкую кровать, застланную чистым бельем, огромные деревенские подушки. На подоконнике в банке стоял букет из осенних листьев и рябины. В углу висел жестяной умывальник. Я ополоснул лицо остывшей водой и подошел к постели. Елена лежала навзничь, залитая лунным светом, падавшим в мансарду из незашторенного окна. Я боялся ее разбудить, но вдруг увидел, что она смотрит в потолок. Сел рядом. Руки у нее оказались холодными, будто обмороженными луной.
— Ну что с тобой? — спросил я. — Почему ты такая? Он, конечно, ничего не скажет, но обидеться может…
— Не нужно было нам приезжать, — тихо сказала Елена. Она по-прежнему рассматривала доски на потолке. Тени от ресниц вытянулись на полщеки, рот казался голубым, лицо — пугающе незнакомым. Как будто на подушке лежала не голова Елены, а сама луна — яркая, белая, испещренная резкими тенями.
Наверное, я и впрямь выпил больше, чем нужно. Проснулся от жаркого солнца, заливавшего постель так же беспощадно, как ночью заливал простыни свет луны. В мансарде явно не хватало занавесок, но Петр к таким вещам был равнодушен. Елены рядом не оказалось. На подушке осталось несколько рыжих волосков и ее запах. Я полежал немного, вдыхая его и, как всегда, пытаясь разложить аромат на составляющие. Что это было? Белая лилия, свежая вода, любовь, молодость, слабость?
Я встал, прополоскал рот. Воды в умывальнике осталось на донышке — Елена умылась тщательно. Спустился вниз, уже с половины лестницы различая в кухне голоса.
На столе стояла чугунная сковорода с огромной яичницей, на тарелках лежали огурцы, яблоки, хлеб. Елена сидела, подперев подбородок сложенными ладонями, и, не мигая, смотрела на Петра. Впервые смотрела прямо, как завороженная. А он безостановочно говорил, то и дело цепляя на вилку куски глазуньи.
— Дело, конечно, в акустике, но я не физик, сама знаешь, и мало в этом разбираюсь. Ясно одно — в пещере другие законы распространения звука. Звук — это волны, верно? Так представь себе волну, которая одновременно и легкая рябь, и барашек, и цунами. И бог знает что еще!