— То что? — спросила я, ерзая на стуле. — Что с Юханнесом?
Петра заметно нервничала. Чего она боится? Голосом без всякого выражения она ответила:
— Он вам не рассказал?
— Чего не рассказал?
Она тупо смотрела на меня. В глазах — отчаяние.
— Это было решено неделю назад.
— Что решено? О чем вы?
Я должна была бы догадаться… Все это время она пыталась дать мне понять. Я не дура, я должна была догадаться. Но есть вещи, которые слишком очевидны, как волны цунами, они просто-напросто слишком огромны, слишком могущественны, слишком жестоки, чтобы обычный человек мог их понять…
Петра продолжала:
— Мне очень жаль, что вам приходится так узнать об этом, но, Доррит, уже слишком поздно, чтобы что-то…
— Да скажите же вы наконец!!! — крикнула я.
Аманда подняла глаза и, бросив взгляд на Петру, открыла рот и сказала:
— Петра пытается сказать, что Юханнеса Альбю сегодня в полдень положили на операцию по полной пересадке печени строителю с тремя детьми и шестью внуками. Мы очень сожалеем.
23
Я бежала. Я бежала по больничному коридору мимо рецепции, мимо кабинетов, медсестер, врачей, пациентов, уборщиц. Люди с открытыми ртами шарахались от меня в стороны. Я выбежала из дверей и бросилась к пожарной лестнице — ждать лифта я не могла. Я бежала вниз по спиральной лестнице, и шаги гулко стучали по ступеням, эхо билось об стены и ударяло в голову тысячью молоточков. А в ней все звучали и звучали слова: «…так он вам ничего не рассказал? Это было решено неделю назад… нам жаль, что вам так приходится об этом узнать…» Я выбежала в коридор. Еще одна лестница. Новый коридор. Бассейн. Еще одна лестница. По спирали вниз, вниз. Слова вертятся в голове: «…слишком поздно… отдать печень… строителю… шесть внуков… мы сожалеем». У меня кружилась голова. Я вылетела в новый коридор. Еще одна лестница. Тяжелые двери. Зеленые стены. Операционное отделение.
Там меня уже ждали. Ну конечно же, Петра успела всех предупредить, а камеры отследили мой путь. Двое мужчин в больничной униформе. Они преградили мне путь, как полицейский на демонстрации.
Только на лицах у них были санитарные повязки вместо шлемов. Один снял повязку, открыв родимое пятно над верхней губой:
— Слишком поздно, Доррит. Юханнес Альбю уже на операционном столе. Мы сожалеем.
Я смотрела на него. Смотрела на родимое пятно на его лице, темное, как шоколад, абсолютно круглой формы. Оно выглядело как нарисованное. Будь я на его месте, убрала бы его из эстетических соображений. К тому же невозможно, чтобы врач боялся скальпеля. Я попыталась прорваться через эту живую стену, но, разумеется, мне это не удалось. Они были слишком большими, слишком сильными, слишком готовыми остановить меня, несмотря ни на что. Второй завел мои руки за спину и резко наклонил вперед. Я видела только свои туфли и зеленый пол отделения. Я билась и вырывалась, но он только усиливал нажим.
Спокойным голосом он сказал:
— Слишком поздно. Все уже произошло. Вы понимаете?
Он словно пытался утешить меня. Поразительно, учитывая, какой железной хваткой он сжимал мне руки. Мужчина продолжил всё тем же успокаивающим голосом:
— Вы ничего не сможете сделать. Врачи уже вызвали клиническую смерть. Он мертв.
Я сделала последнюю попытку вырваться, но силы меня покинули. Видимо, он почувствовал это, потому что выпустил мои руки. Я выпрямилась, оправила рубашку и, растирая руки, сказала как можно тверже:
— Я хочу его увидеть.
— Не стоит, — сказал второй. Теперь и он снял повязку, обнажив острый нос и тонкие губы, — Он мертв, даже если со стороны и кажется, что это не так. Дыхание обеспечивает респиратор. Сердце бьется, кислород поступает в кровь, но живо только его тело, не мозг. Вам это известно. Он вас не увидит и не услышит.
— Я все равно хочу его видеть. Позвольте мне.
— Они уже ведут подготовку к операции. Реципиент ждет в вертолете на площадке. Слишком поздно. Мне жаль, но вам придется уйти. Идите домой. Или к вашему психологу. Кто вас курирует?
— Мне не нужен психолог. Мне нужен Юханнес. Это единственное, что мне нужно. Это единственное, что я хочу, и я не уйду, пока не увижу его. Иначе я покончу с собой. И я сделаю это так быстро, что ни вы и никто другой не успеет мне помешать.