Свою ненависть я держала под контролем. Она лежала смирно, готовая к прыжку в любую минуту, как дикая кошка, выслеживающая добычу: с полузакрытыми глазами и чуткими ушами, улавливавшими малейшее движение, шепот или вздох.
Когда я доела бутерброд, Петра прокашлялась. Я сделала вид, что ничего не замечаю, поднесла к губам чашку и сделала глоток.
— Доррит, — сказала заведующая своим обычным низким, спокойным голосом. — Я сожалею. Правда. Я сожалею обо всем.
— Обо всем? — скептически отозвалась я и поставила чашку на стол.
— Обо всем, через что вам пришлось пройти, — пояснила она. — И еще придется пройти. Я считаю, что вас, «ненужных», заставляют слишком много страдать. Ведь, несмотря ни на что, вы не преступники, вы никому не причинили вреда. Вы просто жили своей жизнью, разумеется, не слишком много думая о других или о будущем, но в целом совершенно безвредно для окружающих. У вас наверняка были соседи, которые не замечали вашего существования, но ведь это не преступление — быть незаметными. Вы не висели у общества на шее. Вы просто оказались здесь, потому что были не такими, как все. И мы стараемся, чтобы вам было хорошо здесь, по крайней мере в то время, которое у вас… — она осеклась.
— …осталось, — закончила я за нее, и Петра вспыхнула.
Она прокашлялась и продолжила:
— Но иногда случаются трагедии. Как с вами. Мне жаль, что вам пришлось так страдать. Как бы мне хотелось, чтобы это можно было предотвратить. Как бы мне хотелось, чтобы у нас была другая политика, другая экономика… — начальница замолчала, наклонилась ниже и продолжала шепотом, так, чтобы только я слышала: — Другое отношение к людям.
Я удивилась: «О чем это она?»
Петра Рунхеде замолчала. На щеках у нее горели два красных пятна, и глаза подозрительно блестели, словно ей и вправду было тяжело, словно ей было стыдно за свои слова, за то, что она мыслит иначе — не так, как ей велит профессия. Но ведь у нас в стране свобода мысли. В демократическом государстве каждый имеет право думать как ему хочется и свободно выражать свое мнение. Конечно, нельзя унижать других, угрожать им или разжигать межнациональную рознь, но думать-то можно что угодно. И не дело ей, Петре Рунхеде, заведующей Блоком № 2 Резервного банка биологического материала, сидеть здесь и рассказывать мне все это. Я по собственному опыту знала, как чувствительны микрофоны в этой комнате. Но Петру это, по всей видимости, не смущало, или она не знала, что я знаю. Она продолжала шепотом:
— Я бы хотела, чтобы политики поняли, что людям необязательно быть все время нужными обществу, чтобы они не рассматривали людей как биологический материал.
«А она и вправду профессионал», — подумала я. Я не понимала, к чему Петра клонит всем этим своим театром, но актриса она была превосходная. Если бы не камеры и микрофоны, я бы, наверно, ей поверила, но я была не настолько наивна.
— Хватит пороть чушь, Петра. Говори прямо, зачем ты пришла.
Она обиженно посмотрела на меня и ответила уже нормальным голосом:
— Я хотела проверить, как вы себя чувствуете.
— Вот как! Спасибо за заботу.
— И сообщить, что вам открыли больничный на неделю.
— Как мило с вашей стороны.
— И я хотела попросить, чтобы вы как можно скорее приняли решение о том, что, — она откашлялась, — вы хотите делать с ребенком. Сделать аборт или выносить ребенка и…
— Я буду рожать, — оборвала ее я.
Петра с облегчением улыбнулась:
— Так я и передам Аманде. Вам назначат осмотр, анализы и тому подобное. И когда мы убедимся, что с ребенком все в порядке, назначим дату кесарева сечения. Я свяжусь с организацией, занимающейся усыновлением. В таких случаях, как ваш, Доррит, приемных родителей выбирают очень тщательно.
— А что, в других случаях берут кого попало? — съязвила я.
Но это только чтобы поддеть ее, я прекрасно знала, как сложно усыновить ребенка. Сама пыталась сделать это несколько раз, и каждый раз мне отказывали по причине нестабильного дохода или отсутствия позитивных образцов для подражания среди мужчин из моего окружения. А в последний раз сочли слишком старой.
Только сейчас мне пришло в голову, что, если бы мне удалось наскрести достаточно денег и все-таки усыновить ребенка, это мог оказаться ребенок, рожденный «ненужной», у которой его насильно отобрали…
Петра ничего не ответила и сделала вид, что уходит.
— Кстати, я могу что-нибудь для вас сделать? Вам что-нибудь нужно, Доррит?