Раньше он делился историями, способными вызвать жаркие картины в голове, но никогда не присылал иллюстрации .
Я переворачиваюсь на бок, поднимаю телефон — пальцы дрожат. Снимок сделан сверху: расстёгнутая молния, будто разорванная обёртка, и — да, это явно член.
В жизни я видела их немного, да и в кино — считаные разы, когда мысли об Олли не давали уснуть. Но даже без большого опыта можно сказать: этот внушительный.
Лица не видно. Зато я узнала бы эти белые кеды где угодно.
Олли.
Он прислал мне фото, где ему… делают минет.
Воздух застревает в горле. Каждое неглубокое дыхание заставляет ткань майки тереться о соски, и кажется, будто она царапает их зубами.
На экране снова вспыхивает его имя. Входящий вызов. Я замираю, сердце бьётся в горле.
Я не могу ответить. Что я скажу? Спасибо за пополнение коллекции для самоудовлетворения?
Звонок обрывается. Новое сообщение.
Олли: Возьми трубку, милая Лейси. Ты же хочешь.
Я хочу. Отчаянно. И именно поэтому не должна.
Всплывает новое изображение — на этот раз четкое, освещенное. Все его тело. Его длина. Его реальность.
Я столько раз описывала его в своих книгах, представляла его в каждой фантазии, но ни одно воображение не сравнится с тем, что вижу сейчас.
Пальцы сами тянутся к экрану, очерчивают контур, водят вокруг головки, как будто я там , чувствую тяжесть и тепло на языке.
Рот наполняется слюной. Грудь становится тяжелее.
Худший способ забыть о влюбленности.
Имя Олли снова вспыхивает — новый звонок. Сердце сбивается с ритма, уши наполняются гулом крови.
Ответить — ужасная идея. Если поддамся, я никогда от него не отвяжусь. Но распущенная, любопытная писательница во мне проводит пальцем по экрану.
— Я знал, что твоя извращенная сторона возьмет трубку, — его смешок низкий, хриплый, почти сорванный. — Уже вдохновилась?
В голове вспыхивают сцены, рождаются диалоги. Новый сюжет начинает сплетаться сам собой — с ним в главной роли.
Я облизываю сухие губы.
— Немного, — мой голос осипший, как будто вся влага тела стекает между бедер.
— Немного — это плохо, — хрипит он. — Мы можем лучше.
Он издаёт низкий, почти животный стон.
— Хочешь посмотреть?
— П-посмотреть? — срывается с губ писк.
— М-м-м.
Воздух вылетает из лёгких. Голова кружится.
— Ты… ты сейчас с ним?
— Да, — слова обрываются на его тяжёлом дыхании. — Хочешь увидеть?
Да .
Пульс гремит в ушах, зрение плывёт. Я вцепляюсь в край матраса, чтобы не упасть.
— Я… я же теперь пишу женскую прозу, помнишь? Мне это… не нужно.
Голос сиплый, пересохший, будто я проглотила пустыню.
— К черту женскую прозу, — рычит он. — Я не спросил, нужно ли. Я спросил, хочешь ли. Скажи, чего ты хочешь, Лейси.
Его голос низкий, обволакивающий, греховный. Я закрываю глаза, представляя его дыхание на губах, на шее, на груди.
Чего я хочу? Сил положить трубку…
Он стонет, тяжело, с досадой, потом — шорох. Я отстраняю телефон от уха. Связь оборвалась?
Нет. Экран вспыхивает — вызов превращается в видеозвонок. Мягкий, тусклый свет, но картинка отчётливая.
Он наводит камеру. Я вижу изгиб спины, а потом — его член, скользящий между двумя напряженными ягодицами.
Жар взрывается внизу живота, волной расходится по телу. Белье липнет к коже, насквозь мокрое.
— Видишь? — его голос срывается на рычание. Камера дрожит, когда он выходит и снова входит, до упора.
— Да, — выдыхаю я.
— Он сжимает меня так туго… И пахнет, как ты любишь писать, — хрипло усмехается он. — Потом, потом, грязно.
Ноздри дрожат, язык ищет вкус вишневой колы, будто я могу попробовать его на вкус.
Я не должна это смотреть. Но не могу остановиться.
Камера сдвигается, показывая руку, сжимающую другой член, быстрые, влажные движения. Хлюпающие звуки перекрывают стук моего сердца.
— Все еще хочешь писать женскую прозу?
— Нет, — выдыхаю я.
Как я могу, если это значит отказаться от него?
Я справлюсь. Обязательно. Мне просто нужно отделить влюбленность от работы.
Быть профессиональной.
Я тянусь за ноутбуком.
Олли снова поднимает камеру, приближая изображение так, что я ясно вижу контур головки под тонкой латексной пленкой. Он и вправду такой большой, или это просто ракурс?