— Что со мной? — испугался он.
Голова опять упала на песок… И когда через минуту он все таки поднялся, некое видение стояло перед ним — Белая Дева. Пришла ли она по реке, безшумно, как струи, или прямо из воды поднялась, Кузьмич не знал. Она была высокая, в прозрачных белых одеждах, закрывавших ее ноги. И — странно, — сквозь одежды, и сквозь ее тела виднелся противоположный берег, и небо, и стрижи. Она с улыбкой смотрела на Кузьмича. Ее правая рука туманилась, словно держала что то нелепое.
Кузьмич испуганно смотрел на нее.
— Кто ты? Пресвятая Дева Богородица или ведьма? — трепетно спросил он.
Она кивнула головой и улыбнулась радостней:
— Я — Белая Дева. Я пришла за тобой.
— Ты мираж? — забормотал Кузьмич, опуская голову. — Я… я болен.
Он с трудом повернулся на бок. Вся нога горела и саднила, как содранная. Голова была налита свинцом.
Он опять лег и закрыл глаза. А поднявшись, снова увидел ее — Белую Деву. Она стояла над ним, не двигаясь… Он весь задрожал судорожно, пронизанный ознобом.
А кто то на берегу кричал:
— Кузь-ми-ич! Кузь-ми-ич!
Кузьмич огляделся. Белой Девы уже не было, будто Она испугалась криков и скрылась. Все просто было. Река, берег, стрижи…
Не искупавшись, только стряхнув с себя песок, он с трудом оделся и пошел в стан.
Опять заскрипели возы. Под кручу, через речку, в брод, на другой берег, где между свинцовых полей прохлыстнулась темная извилистая дорога, уходящая за дальние холмы, вон туда, где стоит ветряк, беспомощно опустивший руки, как убогий старик. Солнце идет на закат, немного правее дороги.
— Но! Но!.. Спущайся! Поддерживай!
Лошади похрапывают и стонут. Стонут, как человек, придавленный горем. Возы лезут с кручи в воду, напирают, хомуты у лошадей сдвигаются на уши. Заплескалась вода. Бабы и девки идут по воде сторонкой, высоко подбирая подолы. Сколько бы здесь можно наговорить по этому случаю веселых вещей… Но все молчат угрюмо, привычно, будто на губах замок.
— Но! Но! Выводи, матушка!..
Один за другим, один за другим — едут, едут возы, словно на ниточке. Кто то нанизал их и тянет. Вот голова у другого берега, вот выехали на кручу. Вымытые колеса блестят. Пыль липнет комьями к шинам. И не останавливаясь, едут по дороге вдаль…
Кузьмич стоял у самого спуска, ждал, когда по очереди подойдет лукин воз. Тянется, тянется ниточка. Вот и Лука.
— Поддерживай-ка сзади, Кузьмич, — кричит он.
Кузьмич берется за задок рыдвана; Лизка в сторонке снимает башмаки, смотрит на него смеючись. От ее взгляда и от улыбки хорошо Кузьмичу. Он берегся сильными руками за задок, — ноги уходят по щиколотку в пыль. Лука одной рукой ведет лошадей, другой крестится…
— Тихонько, тихонько, матушки, — говорит он лошадям.
И лошади с'езжают тихонько. Заплескалась вода. Кузьмич вошел в реку и сразу дрогнул. По всему телу пробежали мурашки. Перегоняя воза, он пошел скорее, чтобы выбраться на берег. Что то постороннее вошло в него и жгло. Лизка возле — бредет по воде…
И вдруг ниточка оборвалась. Там, впереди, воз перед кручей остановился.
— Но! Но, дьявол! — ревет кто то.
Раздается яростный хлест. Лошаденка поднимается на задние ноги, мечется то вправо, то влево, но воз ни с места. А крики наростают.
— Погоняй! Погоняй, не останавливайся!..
Кричат те, кто стоит в воде, и те, кто еще остался на берегу.
— Какой дьявол там завяз?
— Кузька Плетнев… кажний раз он задерживает людей.
— Ну, ну, погоняй! — Да бей ты ее под брюхо!
Растут злые крики и хлест, и бурлит вода под ногами мечущейся лошади. Плетнев зверем скачет возле. Возжи со свистом взлетают над лошадью. Кто то в шапке подбежал слева, с палкой. Удары сыпятся градом. — Бьют под брюхо, по глазам… Кузьмич бежит к возу…
— Стой, стой! Боем не поможешь. Надо сзади подпирать. Беритесь-ка!..
Возле уже много мужиков. Подпирают воз плечами. Лошадь прыгает. На тощем крестце видна каждая жилка. Воз сдвинут. Но шаг, два, и лошадь со стоном падает.
— Бе-ей!..
Теперь бьют все: возжами, палками, кнутами, кто то тащит за гриву…
— Распрягай!..
Вздымаются яростные крики. Плетнев уже там не хозяин. Другие, злые, рвут хомут, бросают в сторону. Лошадь лежит на боку. Ее поднимают ударами, ведут на берег. Из разбитого глаза у ней течет кровь.
— Толкай воз в сторону, какого дьявола?
— Зачем в сторону? Бери на выкат. Мужики, подходи!
— В сторону! Некогда с ним возиться.
— Батюшки, не оставьте, — взвизгивает женский голос.
— На выкат бери.
— Ну, ну, разом. Бери-и!..
Выкатывают воз на кручу и сводят с дороги в сторону. Ниточка опять потянулись. Воз за возом, воз за возом. Проехал Лука, проехали Шинины… Плетнев суетится возле избитой лошади. Опять надевает хомут, бьет лошадь. Вдруг та ложится. А возы мимо, мимо…
— Батюшки, не оставьте!
Баба кидает ревущего ребенка на воз, бросается к лошади и вопит. У Кузьмича кружится голова. Он чувствует, что упадет сейчас. Он идет за возами.
— Батюшки, не оставьте!
Крик, как иголка, вонзается в уши…. Мужики и бабы идут молча, не глядит на Плетневых.
— А вы тово… догоните, — говорит чей то равнодушный голос.
Пыль поднимается легким облачком. Под ногами хрустит высохшая трава.
Когда проехали с полверсты, Кузьмич оглянулся.
Все кругом голо. Вон чуть видны обожженные кустики, торчащие из за обрыва. Дорога у́же, у́же, — и там вдали — пестрое пятно — брошенный воз Плетневых… Видно, как возле него все еще мечутся мужик и баба…
— Бросили Плетнева то, — глухо сказал Кузьмич.
— Что же делать? Как нибудь оправится, догонит, — откликнулся Лука, — всякому теперь только до себя. Зачерствел народ. Час пропадет и то боязно.
Эти слова, такие простые и понятные в своей житейской жестокости, вдруг возмутили Кузьмича. Он сердито посмотрел на старика и спросил:
— А если б нас бросили?
— Что ж, и мы бы отстали. На все Божья воля.
У Кузьмича вдруг закружилась голова. Во рту стало сухо, и что то горячее забилось в горле и под ключицей. Показалось, что он сейчас упадет среди высохшей степи, и его бросят, как бросили Плетневых.
Бросят и будут говорить: «Божья воля»…
Будто спасаясь от чего то, он подошел к самому возу и положил руку на наклеску. На возу Лизка, возле бежит Полкан… Неужели выдадут?
Весь бок у него и вся кожа на спине горели и саднили. В ушах стоял звон.
— Я болен. Сейчас упаду, — подумал он. — Бросят меня…
Солнце уже зацепило за край земли, и все впереди загорелось кровавым светом. На лице Лизки мелькнула синева — будто мертвое стало лицо. Кузьмич отвернулся, но синева и в лице Луки… Он стал глядеть вдаль, чуть повыше земли. И в позолоченном небе вдруг показалась Белая Дева. Она тихонько двигалась стороной, словно не хотела перегонять обоз, и с улыбкой смотрела на Кузьмича. Ее руки были беспомощно опущены. Правая туманилась. Складки белого платья едва намечались.
— Опять? — испуганно подумал о ней Кузьмич. — Опять? Не бред ли это?
Ночью у него в самом деле был бред. Обоз стоял на пригорке, возле деревни. Откуда то тянуло прохладой. Кузьмич лежал под возом, укрытый чапанами и ватолой. Его знобило. Зубы отбивали дробь. В глазах мелькали искры и метались зеленые полосы. Знойные вихри носились по спине: схватит нестерпимый холод, пронесется от пяток к затылку. «Укрыться бы!» Но миг — и жар. Горит все тело. Горит гортань. «Пить! Пить Пить!»