— О-о-о, батюшки! Убейте вы меня Христа ради. Сыночек мой, Олешенька.
У Кузьмича ослабели ноги. По воде, вдоль берега, прямо на толпу шла Белая Дева.
Ночь. Запах костров. «A-а, топить ребенка? Дикари!» Кузьмич теперь думал о них раздраженно. Измученный лихорадкой, обессиленный, он ненавидел их.
«Слава отца, во имя Отца. Слава отца, во имя Отца.»
Это Лука шепчет. У, черт его!..
Пошептал, покрестился. На восток. Обязательно на восток. Его Бог на востоке. И пошел куда то…
— Вот он, это лучший из мужиков, он иной молитвы не знает, как бессмысленная: «Слава Отца»…
Кузьмич сжал кулаки. Прилег плотнее к земле.
— Подожди, а может быть иной молитвы и не надо? Все — слава Отца небесного! Все во имя Его… «И страдания?» Да, и страдания.
— Русский народ — Бог. Он восходит на крест, как сам Бог восходил когда то. «Да минует меня чаша сия?» Нет, не минует. Вкуси. Вкуси, чтобы воссиять во славе вечной, светлой… Ибо только страдания — путь к прекрасной жизни.
— А лошади то с выхлеснутыми глазами, а руготня то, а драка то, а ребенок то, брошенный в воду, а черствость то? Ха… Бог. Какой это Бог? Это гнус, отребье. И Русский народ — это толпа бродяг без родины и Бога. Он гибнет, тонет, и пусть! И слава Творцу! Мало этого: нужно бы в поганой луже утопить народушко этот, чтоб не попахивало им.
— Подожди, подожди, подожди, подожди!.. Нет, нет, нет, нет, нет, нет! А слезы то? А мальчик то с беленькими волосиками, схороненный под холмом?.. Степь там широка, и никто никогда не найдет этой могилки. А помнишь, мертвый то в степи? Всяк пройдет — положит деньгу — от сердца. И «нищему дай»! Это ли не завет русский? И детская вера во все. Во все! Он во все поверит. Вера — основа его жизни, весь свет его души. А вера — миры спасает. Слава Тебе, Всеверующий! За веру Твою простятся все грехи Твои.
— Не-ет, стой! Как все понять? Как понять Тебя, Великий и Бессмысленный, Святой и Подлый Народ?.. Благословлять или проклинать Тебя на всех путях Твоих?.. О, как мучительно!..
К возу подошли. Двое. Лука и еще кто то. И говорят тихонько, по стариковски. A-а, это тот старичишка, со слезящимися глазами. По нем ползают. Подальше от него надо. Кузьмич судорожно дрожал, пока старики укладывались возле воза.
— Пропадает земля Русская. Мрет народушко хрестьянский. Бессчастным стал, как камень, в степу брошенный.
Это Лука. Это у него такие слезливые слова.
— Э, нет, браток, ты так не говори. Нешто ты не слышал?…
— Чего?
— А про заступников то про наших. Про Миколу то Можайского, да про Сергия то Радонежского, да про Савву преподобного, Сторошевского?..
— А что они?
— Пошли они. Пешком ведь пошли по земле по Русской. Разе ты не слыхал еще? Как же, пошли уже.
— Зачем пошли?
— А вот, решил было Господь: «Сем-ка я, сгублю народ русский, размечу его, как во древности разметал народ израильский, пусть плачет и умирает он за грехи свои на всех дорогах и на всех перекрестках». Потому, грех велик у него: брат идет на брата, сын на отца, склока да свара везде… Не вмоготу стало Господу терпеть такое дело… И вот стал Он собирать небесные воинства с мечами огненными. «Пошлю, дескать, их на Русскую землю, пусть истребят всех!..» А Сергей то с Миколой и проведали. «Как? Что такое?» Испугались даже. Ну, сейчас же вскричали Савву Преподобного — он тоже заступник за землю Русскую не плохой. «Идем спасать. Авось, умолим Господа». Побежали к престолу Господню, пали на колени. «Пощади, Господи!» «Не могу, — говорит Господь, — силов моих больше нет терпеть. Истреблю.» «Пощади, Господи. Заблудились они, загрязли в грехе, но они опомянутся. Греха много, Господи, но и спасенье есть.» «Где спасенье? Какое? Не вижу теперь я». «Есть, Господи, есть. Ты Содому с Гоморой обещал ради трех праведников пощадить, а в Русской Земле их не трое и не семеро, а тыщи. Только поискать их надо.» «Не вижу, — говорит Господь, — трех праведников не вижу. Все сердца полны злобой, нет им милости от меня». Заплакал Сергий, заплакали Микола и Савва. «Пощади, не губи, мы укажем тебе праведников». Стали перед Господом на колени, плачут, милости просят. Глядел, глядел Господь и говорит: «Ну, будь по вашему. Идите, ищите. Если найдете, пощажу землю Русскую.» «Вот, Господи, ты послал на них голод. Если мы соберем три сумы милостыни, поверишь ли Ты, что еще есть праведники на Русской земле?»
А дьявол (он завсегда там, где дело коснется людских делов) он смеется и говорит: «И куска не найдете. Нашли голодного дурака, чтоб он отдал хлеб нищему». А Господь: «Поверю, говорит, поверю. Если одну суму соберете и так поверю». Перерядились Микола, Сергий и Савва нищими, надели сумочки холщевые и пошли в голодный край за милостыней.
— И как же теперь то?
— А теперь все ходят и сбирают. Теперь уж наше дело себя спасти. Будем подавать, будем помогать — спасемся. Не будем, пропала Русская земля.
Он замолчал. Повозился, повздыхал. И опять заговорил:
— Теперь к кажнему, кто просит, с опаской надо подходить: не один ли это из трех святителей у тебя милостыню то просит? Может ты откажешь, а это Сергий, али Микола, али Савва праведный?.. Подавать надо.
— Подай, а сам страдай?
— Чтож, и пострадай! Э, браток, была бы душа цела, а там пусть все прахом идет. Был я богатый мужик, семь одоньев еще четыре года назад на гумне стояло, два жеребца по четыре ста целковых у меня были, изба, огород. Иван Миронов богатей был. А теперь — весь я тут. Сума осталась да и та пуста. «Жить то горько, да еще бы пожить столько». Будь благословенны стези Твои, Господи.
Золотистый лопушек, лопушек. Золотистый лопушек, лопушек.
— Жрем, что под ногами сорвем. — сказал Лука.
А глаза сейчас заплачут. Золотистый лопушек. Да. Раз ели варево. Кисленькое. Ложки большие — одна на три рта хватит. Кузьмич что то поддел из котелка и в рот. Долго грыз. Лизка захрюкала — засмеялась.
— Брось. Не угложешь. Щепа это. Тятя из щепы велел похлебку сварить.
— А что ж? Все едят, почему же нам не есть. Это — липка, Кузьмич. Ешь, батюшка, сок один. Знамо, щепку что ж есть? В ей нет никакой корысти.
Кузьмич двумя пальцами вынул щепку изо рта и положил на траве возле себя. Все равно… Золотистый лопушек, лопушек.
— Разве весь хлеб с'ели?
— Не весь хоть, а конец видать. Беречь надо.
— Пода-йте Христа ра-а-ди-и…
Сколько их! Со всех сторон окружили. Видят, что едят, и прут и прут сюда.
— Пошли вон, христосики! Головы намылю! — кричит Лизка.
Ого, какая. Может быть, обругается сейчас, как горластые мужики? А чего смотреть, золотистый лопушок?.. Ты бредишь? К черту!..
— Баб, кои без мужиков, не пущать на паром! Их и на той стороне прорва.
— Как это не пущать? А нам куда деться? Чем мы хуже мужиков?
— Эка, сказала. Мы воевали, страду примали, а вы дома на печи сидели, зады грели. Нас немного осталось, нам и надо переехать, а вы после. Ежели вы и подохнете, не велика беда: вас везде невпроворот.
Куда бы уйти? В эти дни продвинулись по берегу сажень на двести, и чужие телеги сжали клещами вязовцов.
— Держись, вязовцы!..
Это Потап кричит. Он и оглоблю припас, чтобы в случае чего… Оглоблей можно ловко… Лизка так про него говорит.