12 февраля 1920 г.
III.
СТРЕЛА.
Нет, не убийства хмель и темь, не сила
Стихия вольной без оков и уз,
И не истории тяжелый груз:
Единая любовь меня сразила.
Безумно сердце. Стала жизнь постыла.
И жаждущей стрелы слепой укус
Ужель язвит меня? Страстей союз
Душе моей — как душная могила…
Все сознавать и быть слепым, как все;
У ног любовницы твердить обеты,
В саду меж роз, на утренней росе…
Мне страшен страстный плен. Свобода! Где ты
В любви узрев зловещие приметы,
Идем в страстях на-встречу злой косе.
7 июля 1920 г.
Георгий Чулков.
Г. Чулков
Мария Гамильтон
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Мария Гамильтон (Hamilton) принадлежала к одному из древних и знатных шотландских семейств. Вероятно, можно установить ее родственные связи с тем герцогом Гамильтоном, который окончил дни свои на плахе, как роялист, вскоре после казни Карла 1-го. Возможно, что героиня поэмы, фрейлина Екатерины, супруги Петра, приходилась племянницей известного боярина Артамона Матвеева, женатого на шотландке Гамильтон. Появилась леди Мария Гамильтон в свите государыни около 1713 года. У царя была любовная связь с прекрасной леди. Известна также дата трагической смерти Марин Гамильтон — 14 марта 1719 года.
Вокруг вмени этой загадочной иностранки сложилось немало легенд, противоречивых и темных. Ее память оскорблена грубыми и страшными подробностями ее преступления. Однако, достоверность этих сообщений сомнительна: в ее деле были лжесвидетели. Нельзя также забывать, что орудием тогдашнего судопроизводства была пытка.
Автор поэмы предупреждает благосклонных читателей, что у него не было задания воскресить быт эпохи и возстановить внешнюю историческую правду. Поэтому автор надеется, что читатели великодушно извинят ему некоторые исторические неточности и анахронизмы.
21 марта 1920 г.
I.
Три розы серебристо-белых
И золотое сердце… Так
Судьбой начертаны пределы
Любви твоей. И вещий знак
В веках волнует мир подлунный…
Твой герб, Мария Гамильтон,
Певцы поют. А голос струнный
Тревожит замогильный сон.
Так на гербе — кровавом поле
Не увядает белый цвет.
И смысл таинственной юдоли
Пусть нам поведает поэт.
II.
В горах Шотландии счастливой
Ты родилась и там жила.
Но вот судьбою прихотливой
Ты к нам заброшена была.
О, леди Гамильтон, ужели
Иного не было пути?
Ужели ты без тайной цели
Решила жребий свой нести,
Нет, верю, жертва неслучайна
Твоей любви и красоты,
И жизнь твоя — как Божья тайна
У заповеданной черты.
III.
На Север дикий, Север хмурый
Пришла ты темною тропой, —
Среди красавиц белокурых
Была ты падшею звездой.
Об этом знаю я преданье,
Но что преданья и слова,
Когда любовь — воспоминанье
В душе моей еще жива!
Ты и в падении — кометой
Горишь над миром в высоте.
Свободна ты. Ведь только это
Ведет к божественной мете.
IV.
Печален был твой взор туманный,
Когда была ты на земле.
Твои улыбки были странны
Для нас, коснеющих во зле.
Я помню, как лучи сияли
Из-за тумана синих глаз,
Когда мы все, смутясь, читали
О новых празднествах указ.
И помню, угасал невольно
Наш буйный и угрюмый спор.
И было страшно, было больно
В твоем лице читать укор.
V.
Кто я, что помню все, что было?
Ведь два столетия прошло
С тех пор, как тайну ты открыла
И жертвой оправдала зло…
Не спрашивай. Молчи. Не знаю,
Когда я жил и как я жил.
Я только верю, знаю, чаю,
Что все восстанем из могил.
Не будет времени, Мария!
Нас позовут на страшный суд…
Самодержавная Россия!
Ты слышишь? Ангелы поют…
VI.
И ты, о самодержец властный,
Предстанешь пред Судьей миров.
Ужели будем безучастны,
Когда услышим трубный зов!
В миг развернет ужасный свиток
С мечом архангел. Судия
Узрит безстрастно запись пыток
И казней злых… Но бытия
Самой державы не измерить…
На крыльях времени спеша,
Летит в безверии и в вере
Ее безумная душа.
VII.
И молвит царь: «За все отвечу
Моей державной головой.
Ты видишь, Судия, предтечу
Твоей премудрости святой.
Ужасных судорог личину
Недаром на лице ношу.
Господь! за русскую равнину
Смиренно у Тебя прошу.
Я поднял этими руками
Ее из бездн до высоты.
Я вел безкрестными путями
На крест ее — туда, где Ты».
VIII.
Мне снилось: пал я, слыша трубы
И песню херувимских сил.
И возглас прогремел сугубый
Над зевом рухнувших могил.
Я трепетал, когда смешались
Земля и звезды, прах и твердь,
Когда внезапно сочетались
Душа и плоть, любовь и смерть.
И облак красный скрыл мгновенно
С державой мировой царя:
Все то, что тленно, что забвенно,
Сожгла надмирная заря.
IX.
Не мне, не мне косноязычно
Рассказывать о страшном сие,
Где все сплелося необычно
Вверху, внизу, внутри, во-вне.
Молчание. Вернусь на землю,
Где есть Сегодня и Вчера,
Где люди бытие приемлют,
Как лев, растение, гора…
Пусть это — призраки земные…
Но дышат и живут они,
И страшен мне топор над выей
И в эти, и в былые дни.
X.
И были сны земные страшны
Там, во дворце царя Петра,
Когда на царском пире брашна
Вкушали с криками ура…
Тогда князь-папа богохульно
Глумился над святыней… Петр
Один на празднестве разгульном
Всем управлял — и пьян, и бодр.
И я не знаю, право, кем он
Был зачарован в эту ночь.
Внушил ему ужели демон
Марии гордость превозмочь?