Пьер взмахивает дирижёрской палочкой, и я со страстью ударяю по первым септаккордам. Передо мной нет нот. Вся музыка в моей голове, так как написала её я.
— В мире так много прекрасной музыки... Что не хочу умирать! — исходя из маминых воспоминаний, то были последними словами Рауфа, прежде чем он навсегда закрыл глаза. В хосписе.
После того как Югендамт временно раскидал меня, Эстер и Джастина в разные приёмные семьи, Рауф регулярно навещал нас по отдельности. Не потому, что к нам не приходили наши родные отцы, которым мы оказались совершенно не нужны. Не из-за того, что наша непутёвая мать по истечении своего условного срока на целых полгода исчезла с радара, добровольно подавшись сначала в какой-то монастырь, затем психиатрический диспансер для излечения от всех своих зависимостей. Нет, у нашего Рауфа однозначно был план Б! И если бы не его четвёртая стадия в лёгких, думаю, он бы приехал и выкрал нас, когда наше время в приёмных семьях подошло к концу. В день, когда Рауф впервые не приехал как обычно навестить меня, мой мир во второй раз окрасился во всё чёрное...
Грусть тех тягучих однообразных дней я вкладываю сейчас в тёмные минорные гаммы.
— Жизнь, — вспоминаю любимое изречение Рауфа — Это не концерт по заказу, а сплошная импровизация... Поэтому будь всегда готова!
И я готовлюсь. Кручусь. Верчусь. Благодарю судьбу за каждый прожитый момент, вопреки тьме прошлого.
Я знаю, что точно повзрослела. Потому как верю теперь исключительно фактам, вернее, совершённым поступкам близких мне людей, а не их словам.
Рауф оказался прав во всём...
Мои пальцы, словно бешеные кони, с силой разгоняются и собираются использовать в следующей композиции, как когда-то сказал Ференц Лист, все восемьдесят восемь — нет, здесь их девяносто! — клавиш.
Некоторые секвенции напоминают по звукам то золотой барокко, то авангардный рок. Пьер входит в раж. Оркестр потеет, напрягает лица, включается на всю мощь...
Мой главный гитарист отыгрывает сегодня с неслыханной страстью свой сольный номер, написанный мной для него.
Вслед за ним выходит с соло моя первая скрипка, так душевно исполнившая мою экспериментальную пассакалью с нотками венского классицизма, что я прикрываю глаза от выступивших слёз.
Перед моим внутренним взором невольно проносится вся моя жизнь после смерти Рауфа:
Нетерпение, когда мама больше двух долгих лет проходит все восемь кругов ада наших судов, Югендамта и прочих инстанций, прежде чем ей удаётся окончательно забрать нас обратно...
Сожаление, когда она тайно бессонными ночами выплакивает море слёз из-за всех наших детских травм и обид на неё...
Изумление, когда мы по завещанию Рауфа получаем его бакалею и однокомнатную квартиру, с пианино впридачу... Ещё большее изумление, когда мама вдруг с большим энтузиазмом начинает вкалывать в Истанбул-Маркете с утра до вечера, всегда оставаясь при этом абсолютно трезвой...
Радость, когда ей удаётся выгодно приобрести собственную недвижимость и без долгов оплачивать все наши частные музыкальные занятия, а позже помогать всем нам во время учёб в Национальной Консерватории...
Разочарование, когда любимчика Кевина ей, по понятным причинам, не отдали, а Джастина вернули на целых полтора года позже, чем меня и Эстер...
Тот пробел жизни порознь до сих пор незримо и негласно витает между нами.
В конце всех моих мелодий мы объединяем наши сольные партии в непрограмном бонусе, основанном на «Колыбельной для Ангелов» Джона Уильямса в моей аранжировке.
Во время игры мне почему-то кажется, что эта композиция способна без прикосновения обнять и в то же время глубоко, до дрожи в теле, проникнуть в душу каждого, кто открыт для этого.
Час нашего беспрерывного бенефис-концерта в пользу фонда «Надежда» (для сирот и детей из малоимущих неблагополучных семей) пролетает как один волшебный миг.
Я последовательно притупляю и заканчиваю на трогательные F - Fm - Fm6 - C.
За какой-то секундный отголосок моих последних нот перед глазами вновь проносится вихрем вся моя жизнь...