Пролог
Харьков, декабрь, 1918 год
Глухую тишину подвала неожиданно растревожил торопливый скрежет ключа в замочной скважине. Отворяясь, заскрипела кривая чугунная решетка. За суетливой поступью сапог в сизый полумрак проникли две остроконечных тени. Внесли продолговатый ящик, издали напоминавший гроб. На спуске по крутым бетонным ступенькам один из носильщиков надрывно чихнул.
– Цыц, Яков, – сдавленно прошептал его товарищ, стискивая зубами мундштук. – Не дай Боже почуют. Тогда – пиши пропало.
– В самом деле, господа, – сзади раздался сухой баритон.
Осторожно переступая в полутьме через куски проржавевшей арматуры, баритон взволнованно добавил:
– Внимательнее на спуске. Последняя ступенька сильно срезана. Так вы уж будьте добры.
Повсюду на земляном полу в грязных лужах валялись обрывки рубероида, разломанная мебель и набухшие от сырости кипы старых газет. Трое мужчин, наконец, вошли, немедленно затворили за собой клетку решетки и дверь. Для безопасности обмотали замок увесистой чугунной цепью. Прислушались.
– Слежки вроде нет, – шёпотом произнёс баритон и в тот же миг в его руках ожил фитилёк керосинки.
– Вот так веселее, – сказал второй, не выпуская изо рта пустой мундштук, и одобрительно кивнул.
На бледном свету заблестели серебряным дождём густые паутинные вуали, развевающиеся рваными лоскутками с потолочных балок. Тревожно зашуршала в тёмных углах чья-то нарушенная подземная жизнь, а по грязным мшистым стенам заметались угловатые тени непрошеных гостей.
От едкого духа болотной сырости парень по имени Яков снова чихнул. Это был молодой человек лет двадцати трёх в очках-велосипедах. В глазах его стояли слезы от невыносимой зубной боли. Бедняга щурился и постанывал, прижимая к щеке шерсть тёплого вязаного шарфа.
– Вот вернёмся, – наставительно произнёс второй, – ступай к дантисту, ей-богу. Чуешь? Мочи нет слухать твои вопли.
– Простите, – глубоко вздохнул паренёк и снова застонал.
Второй сдвинул набок заломленный картуз с разбитым околышем и живо подмигнул болезному парню:
– Не хнычь, Яшка. Шо там зубы. На фронте вот этими самыми руками я кусок снаряда изо рта нашего полковника вытаскивал, понял? Под бомбами, между прочим. Тот – ни гу-гу. Потом из лазарета писал, обещал встретить, наградить.
– Встретил? – вяло спросил Яшка, утирая со щеки горячую слезу.
– Слава Богу, не довелось. И тебе могу дёрнуть, хошь? Пальцы – клещи.
Бывший солдат раскатисто рассмеялся, закашлялся и озорно подкрутил рыжеватые усы.
– Полно вам, Куркевич, – раздался металлический голос третьего. – Давайте уже доберемся и кончим дело. Меня в любую минуту могут хватиться.
Орудуя лампой, третий мужчина лет шестидесяти пяти в пенсне на жёлтом костлявом носу указал вперёд и осветил стену.
– Кажется, здесь можно спрятать, как вы считаете?
Его спутники вновь взялись за петли с боков ящика и сделали резкий рывок. Поклажа имела значительный вес и вид. Это был роскошный кованый сундук размерами около полутора метров на 90 сантиметров, старинной выделки с покатой дубовой крышкой и огромным висячим замком. Каждое движение носильщикам давалось с трудом, сбивало дыхание и забирало почти все силы. Но возражений не следовало. Напротив, эти утомленные люди с какой-то необъяснимой блаженной уверенностью считали, что выполняют одним им известный святой долг.
– Как полагаете, тут безопасно? – спросил третий, прислушиваясь и освещая лампой заваленные углы подвала.
– Не извольте беспокоиться, Ваша Честь, – уверенно ответил Куркевич, яростно грызя мундштук. – В последний раз тут проводили инспекцию аж в 1895-ом годе. Чёрт, как же паскудно-то без курева. Так что простоит ваш сундучок в целости хоть месяц, пока нормальная житуха не возвернётся. А то и до ста лет.
Третий вытянул лицо и резко произнёс:
– Наш сундук, Георгий Никанорович. Наш, а не только мой. Уж вы-то, именитый сыщик немало приложили сил к тому, что лежит там внутри. Отрекаться поздно уж.
– Оно-то так, – быстро согласился солдат и не без ехидства добавил, почёсывая затылок:
– Только вы ошиблись, Ваша честь. Бывший я. Бывший сыщик бывшего сыскного управления. И Яшка тоже – бывший писарь в окружном суде. Да и вы, Филипп Антонович, чего уж там, тоже из бывших.
– Замолчите, – замахал руками третий, с ужасом оглядываясь на входную дверь, за которой будто кто-то кашлянул. Но раззадоренный Куркевич метнул колючий взгляд на сундук и едко заметил:
– Там и ваши делишки, господин судья. Ваша честь и ваша совесть. Или я ошибаюсь?
– Да как вы смеете! Вы…. Вы забываетесь, подпоручик. Не приписывайте мне чужих грехов.