…как представлю, что в агонии мятежных событий многие ещё преступники, пребывающие на данный момент под следствием, вероятно, в ближайшем будущем будут отпущены. А других, по ошибке попавших в изолятор, расстреляют без…
…вернётся жизнь в привычную норму, все эти дела будут извлечены отсюда. А до тех пор оставляем архив в укромном месте…
А ежели Бог отвернётся от земли русской, что ж, тогда потомкам нашим завещаем: примите на себя роль следователей и восстановите честь и справедливость во имя Закона, Царя и Отечества. Не забывайте о том, что вашего суда ждут как виновные, так и невинные. Не дайте пролиться слезам в семьях их, а детям остаться…
Помолитесь за всех нас – обреченных, но…
С огромным трудом осилив более-менее разборчивую часть текста, Кобрина шумно выдохнула:
– Всё! Повсюду какие-то коричневые кляксы с разводами, больше ничего не разобрать.
– Похоже на пятна крови, – глухо заметил Муравецкий, и все вздрогнули. Слова, произнесенные густым басом, усилились гортанным эхом: КРОООВИ! и пугливо разнеслись по уголкам подвала, застыли от невозможности вырваться наружу, а обнаружив рану в стене, мгновенно исчезли в пустоте катакомбы, из которой все глуше и глуше доносилось: крови….крови….крови…
– Да, – сказал Степан и нахмурился. – Видать безымянный автор и впрямь рисковал жизнью.
– Возможно даже, – предположила Лика, – за ним гнались.
– И догнали… – добавил Муравецкий, помогая Кобриной снять клубок паутины с её волос.
Далее полковник заметил:
– Хорошенькую коллекцию собрал этот господин. Жаль только, что время – никудышный хранитель людской памяти. В любом случае вы сами видите, что работы здесь – не соскучишься. Давайте вытащим, перевезем ко мне и переберем всё, что читабельно и можно спасти. Чего приуныли, молодёжь? Представьте только, сколько белых пятен в истории можно будет закрасить. К тому же дело чести помочь нашим коллегам через столетие и завершить то, что не успели сделать они.
После этих слов трое детективов с энтузиазмом, стонами и нецензурной бранью потянули сундук к выходу.
* * *
Спустя неделю
Поселок Коротич (недалеко от Харькова)
Жилище Григория Михайловича Муравецкого затерялось в листве немноголюдного посёлка Коротич, что в тридцати километрах от Харькова. Скромный двухэтажный домик с боковой верандой, выходившей в сад-огород, был окружен живой изгородью из раскидистых кустов лавровишни. Напротив дома со стороны яблоневой аллейки укрылся надтреснутым шифером низенький гараж-сарай, в котором одиноко ютился один лишь автомобиль «Ниссан». Но поскольку хозяин предпочитал пеший образ жизни, то от порога и до самых ворот всё место сплошь заросло осокой. Центральную часть дворика занимала открытая беседка, густо оплетенная зеленовато-бурой виноградной лозой. Под её кроной примостился и старый колодец, частенько напоминавший о себе нервными скрипами, даже когда к нему и вовсе не прикасались. Всему этому скромному хозяйству предстояло стать штаб-квартирой для вновь испеченных детективов.
Каждое утро около девяти часов из летней кухни, пристроенной к тыльной стороне дома, доносились изысканные гастрономические ароматы. Неистово гремели кастрюльки, глухо ворчала духовка, и частым монотонным степом по доске входили в исступлённый раж резвые кухонные ножи. То священнодействовала Ираида Львовна Бойцова – соседка Григория Михайловича и по добровольному совместительству экономка, домохозяйка и страж порядка. Бывшая учительница английского языка сельской школы и уже лет двенадцать как одинокая пенсионерка, она с радостью приняла на себя заботу о доме, саде и о самом Григории Михайловиче. Ей безумно нравилось приятное общество соседа, которого она звала «последним интеллигентом прошлого века». Частенько хозяин усаживал даму в глубокое вольтеровское кресло на веранде и декламировал что-нибудь из Серебряного века.
– Божественно, – с придыханием шептала Ираида, сверкая двойными толстыми стеклами очков на длинном узком носу. – Какая точная и мелодичная интонация декаданса. Если бы не знала, подумала, что слушаю самого Вертинского. Ах!
Смахивая слезу с печальных близоруких глаз, Ираида Львовна просила почитать ещё.
В доме Ираида Львовна вела себя сдержанно, одевалась классически. Не любила она современной модной вычурности, позволяла себе лишь простое ситцевое платье да шляпку-панаму. Статная, высокая, «несгибаемая жирафа», как впоследствии иронично будет называть её остренькая на язычок Лика, Ираида Львовна с английской педантичностью следила за соблюдением порядка. Если замечала какой-то “disorder”, – в доме или на огороде, – тотчас сжимала тонкие губы в нитку, выкатывала глаза и издавала какой-то внутренний то ли стон, то ли рык, предполагавший либо подготовку к спаррингу, либо желание при всех зайтись в истеричных рыданиях.