Сегодня в столовой Ираида Львовна недовольно пробурчала, привлекая внимание задумчивого хозяина:
– Вы не представляете, как стало невыносимо терпеть набеги зайцев на ваши капустные грядки.
– Зайцев? – удивился тот, закуривая сигариллу. – В наших-то краях? Шутите?
– Rather! –гортанно воскликнула соседка. – Если не возражаете, я осмелилась поставить капканы...
– Всецело доверяюсь вашей практичности и премудрости, моя дорогая, - сказал Григорий Михайлович и поднялся по ступенькам в свой кабинет на втором этаже. Ему не терпелось уже заняться делом, которое никак не выходило из головы.
Кабинет был меблирован скромно, по принципу «ничего лишнего». Справа от окна в самом углу красовался высокий комод-секретер с надстройками из ящичков-шкафчиков разной формы. Муравецкий предпочитал работать за ним стоя, выдвинув на себя крышку. На стене, как раз над головой, висела грамота: «Лучшему эксперту-криминалисту Харькова». Полковник и сейчас открыл ящичек, но не для дела, а для души. Когда он извлек наружу фотографию красивой ясноглазой девушки лет двадцати с изумительной улыбкой и слегка грустными карими глазами, всегда спокойное и даже слегка равнодушное лицо полковника вдруг оживилось, взгляд стал выразительней, а на губах появилось подобие грустной улыбки. Одна прядь длинных черных волос девушки слегка прикрывала веко, и Муравецкий каждый раз пытался смахнуть локон в сторону.
– Привет, Зоя, – полушепотом произнес Григорий Михайлович. – Давно не общался с тобой, хотя особенно делиться и не чем. Что взять с пенсионера? Всё как-то по-старому – серо и безлико. Сестра твоя Валя вечно без денег. Но ты там не волнуйся, Лизу всем миром спасать будем. Что еще сказать… Студенты – такие же вялые равнодушные амебы, не то, что вы были. Помнишь, как наш баллист Свешников кичился тем, что сам раскрыл убийство Кеннеди, а друг мой химик Генка Булич пугал всех, что изобрел противоядие к цианистому калию и всё доставал тебя предложениями провести личный эксперимент? А Майку Дорман, эту неисправимую хохотушку помнишь? Как она пела. Всё ушло. Майя вышла замуж и давно перебралась в Хайфу, говорят, что ужасно располнела и не поётся ей. Погиб в перестрелке Костик Свешников. Не видишь его там? Если что, передавай…. А впрочем, я сам как-нибудь при встрече. Булич еще на месте. Все изобретает свое противоядие, но уже от старости. И больше – никого рядом. Впрочем, навязали тут двоих странных, но уже даже жалею, что трусливо поддался шантажу Чалого. Почему жалею? Да вряд ли из них что-то путное получится. Один – с собою не в ладах, другая – со всем миром. Странные какие-то. Ладно, капитанша, пойду. Не изменился я – все такой-же трудоголик с сигариллой. У вас там курят? Если да, тогда уж точно меня узнаешь. А я тебя….
Дрожащими руками Муравецкий поднес потрет к лицу и прислонил лицо Зои ко лбу. Полковнику понадобилось несколько минут, чтобы щемящее волнение в груди стихло. Поморщившись, он спрятал фотографию и обвел кабинет слегка затуманенным взглядом, который постепенно стал сосредотачиваться на главном. От стены до стены все пространство опутывали мощные бельевые веревки. С них угловатыми гирляндами на прищепках свисали ровно сто двадцать шесть спасенных листков из царского архива. Многие представляли собой унылое зрелище, – погрызенные, бесформенные, окрашенные бледно-сизыми разводами тряпочки. Сохранившиеся островки безжизненного текста на них могли заинтересовать разве что терпеливых любителей разгадывать ребусы. А обезображенные фрагменты лиц с впалыми глазницами и отвратительными гримасами производили весьма угнетающее впечатление.
– По такой расчленёнке только судьбы людей угадывать, – скептически заявила Кобрина несколько дней назад, впервые увидев результат кропотливого труда троих детективов, пытавшихся реанимировать уцелевшие куски навсегда ушедшего прошлого. Григорий Михайлович тогда провел ладонью вдоль мерно колыхавшихся листочков, смахнул клочок паутинки с одного из них и строго ответил:
– В угадайку играть вам не позволю. Знания и опыт! Вот что пригодится.