– Вы сказали «несчастная»? – переспросил Муравецкий.
– У нас в роду, – начал гость, попросив у Ираиды Львовны принести еще печенья, – в селе Роганка, под Харьковом, ходила легенда о моей прабабке, Екатерине Фёдоровне Поливановой. К сожалению, вся моя родня в селе давно вымерла, но кое-какие рассказы от них урывками все же остались в памяти. Росла Екатерина прелестным здоровым ребенком, мягка была нравом, весела душой и в гимназии первая ученица. А рисовала – куда там нашему Репину! Отрада для родителей, что и говорить. Но вскоре барышню словно подменили: стала легко раздражаться по пустякам, заговариваться, часто ходила подавленной, словно совершила страшное преступление, в котором боялась признаться, и любила уединяться. Бывало, что и на имя своё не всегда откликалась.
– Причины? – сухо спросил Муравецкий.
– Неизвестно, – пожал плечами Бергер. – Кто говорил, что сглазили, кто пенял на переходный возраст. Но ещё через время девочка оказалась на сносях неизвестно от кого и родила мальчика. Мда. Затем в 1914 году случилась война, и вскоре Екатерину буквально магнитом потянуло доброволицей в армию. В то время многие гимназисты, наслушавшись о подвигах солдат, приезжавших на побывку, убегали на фронт. Жаждали героической романтики. Ну и что бы вы думали! Первым же эшелоном моя неугомонная прабабка отбыла в часть.
– Так просто – в часть?
– Juventus ventus! – как-то нервно воскликнул Бергер. – Молодость ветрена, так сказать. Но если без латыни, то дело в том, что ее отец служил командиром одного из полков.
– Вот как? – Муравецкий многозначительно взглянул на Коржикова, понурившего голову.
– Так точно. 499-го Харьковского.
– Но как же он позволил? – изумился детектив. – Дочь ведь была несовершеннолетней.
– Видите ли, многие считали, что у Екатерины приключилась типичная послеродовая депрессия. Правда, доктора не обнаружили каких-либо опасных патологий, пеняли на недосып, переутомление и слишком раннюю беременность, к которой юный организм еще не был достаточно адаптирован. Все советовали ехать на юг в Ялту или на воды в Боржоми и уверяли, что целебный воздух и режим скоро укрепят здоровье Кати. Мать уже собирала вещи, однако отец неожиданно согласился с желанием Екатерины. Словно врач, от диагноза которого зависела жизнь дочери, он заявил, что именно война отрезвит, изгонит всякую блажь и приведет нервы в порядок. Иногда добрая встряска бывает полезной для мятущихся душ…
– А ребёнок? – возразила Лика. – Как могла кормящая мать...
– Простите, – небрежно перебил девушку Бергер. – Кормящую мать мало заботило наличие ребёнка. Вот попала вожжа под хвост и что тут поделаешь? Ни угрозы её родительницы поместить дочь в психушку, ни плач ребёнка, взывавший к матери, не смогли остановить Екатерину. Малышу – моему деду – наняли кормилицу, и сам мальчик стал воспитываться в доме родителей Поливановой. Долгое время от дочери не было известий, пока однажды, год спустя не пришло письмо с фронта. Написано оно было неровно и сумбурно, но тон показался восторженно счастливым. Катя просила прощения за всё, справлялась о сыне, обещала, что скоро приедет, заберет Илюшеньку и они вместе отправятся жить за границу. Но для этого ей нужно выполнить какое-то опасное и весьма важное для государства поручение. В конце была приписка: «Вышла замуж, какой же он замечательный человек. Кажется, знала его всю жизнь. Отныне я княгиня Волконская». А! Каково! Эти слова не дают покоя всему нашему роду вот уж более ста лет.
– Любопытно бы взглянуть на само письмо – задумчиво произнес Григорий Михайлович, неторопливо закуривая.
И вот в руках у Муравецкого хорошо сохранившийся клочок бумаги. Лика со Степаном тоже склонились над листом.
– Ну и почерк, – хмыкнула Кобрина. – Колючая проволока. У меня из-за компьютера сейчас такой. Война и вправду не для слабонервных.