Скулы на лице Бергера напряглись, в глазах сверкнул огонёк неприязни к Лике.
– Что же вы хотите от нас Леонид Леонидович? – спросил Муравецкий, поглядывая на настенные часы.
– Видите ли, мне бы выяснить, о ком говорится в вашем Деле. Если эта женщина – моя Екатерина Поливанова, тогда важно узнать, действительно ли она обвенчалась с неким князем или всё это были девичьи фантазии. Вы меня понимаете?
Из Бергера никак не выдавливались связные предложения, и он скомкано закончил, что был бы счастлив оказаться княжеского рода.
– Ах, вот вы о чем! – присвистнул Муравецкий, потирая подбородок.
– Секундочку, – снова подала голос Лика. – Даже если Поливанова окажется княгиней, вы же всё равно не чистокровный.
– Кого это волнует? – фыркнул гость. – Подтверждение в правах на титул позволит мне вступить в дворянский клуб. Эта влиятельная испанка, которую многие Романовы признают Главой Дома, столь щедра – направо и налево раздаёт всем титулы. Если даже Собчак получила дворянство, то уж я точно заслужил свое право.
Лика фыркнула и отвернулась к окну. Степан понимающе кивнул и хотел что-то добавить, но Григорий Михайлович остановил его из опаски стиля, которым Коржиков мог невзначай смутить и без того пугливого гостя. Прощаясь с Бергером, хозяин дома пообещал:
– Как только что-то выясним, немедленно дадим вам знать, Леонид Леонидович.
После возвращения детективов в кабинет, Кобрина тотчас погрузилась в кресло и упершись сапожками в крышку стола, высказалась вполне ясно и категорично:
– Странный типус. Что князь, что не князь – всё одно мерзкая бородавка с носа никуда не сползёт.
– Да хоть тыща бородавок, – буркнул в ответ парень, опуская в рот очередной кусок пирога. – Только мне приятнее общаться с князьями. Они культурнее и копыта на стол не забрасывают. С ними чувствуешь себя умным.
– Дураку чужой ум не впрок, – съязвила Кобрина, с грохотом спустив ноги на пол. – Шеф! А вы-то сами, что думаете об этом странном субчике?
Муравецкий заложил руки за спину и медленно прохаживался по кабинету, погруженный в думы. Даже его традиционная сигарилла продолжала одиноко тлеть и дымиться в пепельнице. Поэтому на вопрос Кобриной ответил с некоей рассеянностью:
– Гость и вправду странный, это видно и по нервному испуганному лицу, и по неуверенному изъяснению. Но…всей правды Леонид Леонидович нам не сказал.
– Почему вы так думаете? – спросил Степан. – Он так красиво описал, прямо как писатель.
– Вот именно, – эксперт поднял вверх палец. – Эффект «штукатурки».
– Что-что? – оживилась Лика.
– Видите ли, когда человек говорит правду, он докладывает саму суть. Сжато, пусть не совсем литературно, но зато всё ясно. Если же начинает свою историю приукрашать метафорами, добавлять лишние детали, уходить в сторону, значит, явно что-то скрывает.
– Прийти к нам за помощью, – возмутилась Кобрина, – чтобы тут же соврать? Наглец какой! И не надо со мною спорить. Я хорошо знаю хамов.
Коржиков усмехнулся и всё же неосторожно возразил, получив в ответ ушат резких фраз.
Во время пикировки Лики со Степаном, Муравецкий внимательно рассматривал письмо Поливановой с фронта и терялся в догадках. Вооружившись лупой, детектив продолжил исследование, наталкиваясь на неожиданные открытия. Видя, что шеф не проявляет к практикантам ни малейшего интереса, те тихонько подкрались к полковнику со спины и заглянули через плечи на покрытый патиной лист бумаги.
– Что скажете о почерке отличницы, детективы? – неожиданно спросил Муравецкий.
С первого брошенного взгляда рисовалось, что женщина, чья рука писала письмо, находилась в крайнем замешательстве. Нарушение однородности, сбивчивость ритма, слишком преувеличенные первые буквы и на фоне крупного почерка почти миниатюрная подпись. Многие слова выведены были с дрожью, пестрили элементарными ошибками и не имели окончаний. Иные крикливо выбрасывали вверх и вниз надломленные острые штрихи, то ли угрожая кому-то, то ли стараясь защититься от надвигающейся беды.
– Ей угрожали? – хмурясь, спросил Степан.
– Или ему… – рассеянно проговорил Муравецкий, чем вызвал недоумение практикантов, но тут же пояснил: – Смотрите, мягкие крупные буквы с длинными широкими гирляндами. Слова словно льются бурным потоком.
– Что это значит? – спросила Кобрина.
– Писала женщина. Но такое не везде. Плавность линий смешивается вдруг с угловатыми формами букв – очень высокими и узкими. Сильный нажим и стремительность линий вперёд.
– И?
– Чисто мужской стиль.
– Может, писала на пару с мужем? – предположил Коржиков, не отрывая взгляд от текста.