«А что бы она сказала?» – вздохнул полковник и тупо уставился в деку старинного пианино с канделябрами Санкт-Петербургской фирмы «Шредер» – поставщика Двора Его Величества. Сквозь помутневшее от времени и слез бутылочное стекло Муравецкий увидел Зою.
1999-й год. Дом капитана юстиции Муравецкого. Та же комната.
На черном винтовом табурете сидела молодая стройная девушка и плавными перемещениями кистей наигрывала мелодию – хорошо известную и видимо любимую ею и Муравецким. Наигрывала и напевала: «Капитан, капитан, улыбнитесь…». А капитан стоял за ее спиной, нежно обнимая девушку за плечи, пытался подпевать, да все получалось мимо нот, и оба громко смеялись, наблюдая друг друга в черном отражении лакового покрытия пианино.
– Волшебные звуки, – говорил Муравецкий, поглаживая руки Зои и мешая ей играть, но та, хоть и испытывала из-за этого скованность в движениях, вместе с тем млела от прикосновений своего мужчины, отклоняла голову назад и терлась затылком о его живот.
– Наши дети тоже будут играть, правда? – спросил капитан.
Заметив легкую хмарь на лице невесты, встревожился:
– Тебя что-то беспокоит?
Медленно проводя пальцами по клавишам, Зоя с грустью посмотрела на отражение в крышке и дав мужчине обнять себя, чтобы почувствовать защиту и покой, тихо сказала:
– Предчувствия. Как тогда перед срывом, помнишь? И ты опять улетаешь не вовремя и снова в Пекин. Зачем так далеко от меня?
Муравецкий опустился на корточки и поглаживая увеличенный животик невесты, мягко сказал:
– Командировка. Всего лишь на месяц. Не расстраивайся и не беспокой маленького. Он всё там чувствует.
– Я прилечу к тебе, можно? – с ноткой мольбы спросила Зоя.
Окинув лицо девушки мелким взглядом, Муравецкий отрицательно покачал головой. Зоя тотчас надулась и тревожно спросила, схватив капитана рукой за шею.
– Ты увидел что-то нехорошее?
Муравецкий молчал и все смахивал вредный локон волос, закрывавший левый глаз любимой.
– Знаешь что, – сказала она, вновь медленно проводя пальцами по клавиатуре. – Это пианино.… Береги его, пожалуйста, и не расстраивай. Ладно?
Муравецкий кивнул и снова погладил ладонью живот Зои. Она перехватила его пальцы и поднесла их к губам.
– И еще, – прошептала Зоя, целуя пальцы мужчины. – Пообещай позаботиться о сестренке. Валя еще маленькая и не очень разумная в жизни. Она…
– Зоя! – резко прервал невесту Муравецкий и нахмурился. – Ну что за мысли такие?
– Пообещай…. Обещай…. Обещай, – иступлено повторяла девушка, пока Муравецкий две тысячи двадцать второго года не очнулся. Пот ручьями стекал по лбу, а губы безвольно дрожали и только повторяли: «пообещай….пообещай….»
Эхо слов Зои перекликалось и сливалось с эхом слов Вали: «- Ты обещал нам помогать! Обещал… обещал…»
Полковник резко встал, подошел к холодильнику, извлек из него бутылку коньяка и стал наливать в стакан. Пока окидывал туманным рассеянным взором кабинет, пытаясь высмотреть хоть что-то ценное для продажи, светло-медовая жидкость переполнила края. Оставив бутылку, Муравецкий, всегда привыкший смаковать алкоголь, на сей раз опустошил целый стакан и глубоко вздохнул. На какой-то миг сквозь листву яблонь, просившихся своими кронами в открытое окно, полковник высмотрел, будто что-то промелькнуло вдалеке за забором дома, и будто это был форд книжника. Григорий Михайлович решительно направился к окну, но то ли машина отъехала за угол, то ли полковнику она просто почудилась. Согласился с последним, относя призрачные видения на счет престранной работы мозга. Он считал, что если думаешь о проблеме, то перед глазами всегда могут появляться, бог знает, какие призраки, напрямую связанные с ней. К тому же Муравецкого сейчас занимала проблема: чем помочь Вале и он старался направить мысли в нужное русло.
Однако форд оказался не призраком и действительно подъехал к торцу дома Муравецкого и встал так, чтобы широкие лапы акаций вполне могли закрывать машину от ее обнаружения из окон и со двора. В машине сидели двое. В полумраке салона виднелись лишь контуры двух человек, которые очень тихо перекидывались осторожными фразами. Но хрипловатый голос книжника был узнаваем сразу. Другой субъект с носом крючком говорил как начальник, его звали Лузгин и книжник разговаривал с ним, тщательно подбирая слова и слегка его побаиваясь. В данную минуту в голосе книжника появилось еще больше хрипотцы, и с явным волнением барабаня по обложке книги, он спросил: