Через час во дворе дома Валентины Муравецкий, тщетно пытавшийся образумить сердитую хозяйку, захлопал перед той в ладоши и еще раз попытался пробить глухую стену непонимания.
– Какие коллекторы, очнись! – удивленно восклицал он. – Я же переслал тебе деньги.
– Ха! – холодно рассмеялась Валя. – Думаешь, твоих грошей мне хватило?
– Зато на путевку в Турцию деньги нашлись, – парировал полковник. – Откуда?
Валентина зыркнула на окно в галерею, откуда смотрела Лиза и покачала головой.
– От хороших людей, которые дела делают, а не языком мелят, – хмуро ответила женщина. – И вообще, это не твоего ума.
Театральным жестом Муравецкий дал команду Лизе, и та на глазах у матери разорвала путевку на клочки.
– Турция отменяется, – сухим безапелляционным тоном объявил полковник.
У Валентины округлились глаза, и закружилась голова. Она едва успела ухватиться за доску плетня, чтобы не упасть. Хватая губами воздух, женщина простирала руки к дочери и всхлипывала. Переводя затравленный взгляд на Муравецкого, Валя выдохнула:
– Ты рехнулся!
Муравецкий быстро очутился рядом с женщиной и схватил ее за плечи.
– Приди в себя, дурочка, – твердо сказал он и кивнул в сторону уже спрятавшейся под окном Лизы. – Твоя дочь нуждается в тебе сейчас как никогда, а ты! Что ты творишь? Какая Турция?
Всхлипывая от отчаяния, Валя вырвалась от Муравецкого и отбежала к сараю. Припав спиной к кованой двери, она закрыла лицо ладонями и зарыдала.
– Как я устала от всех вас. Если бы ты продал архив, мы б уже операцию давно сделали.
Муравецкий присел на завалинку у угольной ямы и опустил голову вниз.
– Я и так расстался с самым святым, что у меня оставалось, – тихо признался он. – Всё для тебя, чтобы заплатить за прошлый месяц.
Не переставая всхлипывать, Валентина усмехнулась.
– Ой, посмотрите на этого святого. Старую рухлядь продал и гордится перед всеми. Чи не пианино! Иди всем расскажи, какой ты благородный.
На мгновение Муравецкий замер и побледнел. Глаза уставились в пустоту, где все четкие линии стали расплываться, а солнце закрывалось серой мглой с бледно-лиловым свечением. Полковник молча встал и зашагал к калитке. Обернувшись к Валентине, он сказал:
– Это была память о твоей сестре, дура. Все, что у меня оставалось о ней.
Как только за ним закрылась дверь, и звуки шагов становились все глуше и глуше, пока вовсе не исчезли, Валентина словно очнулась и бросилась к забору.
– Гриш… Гриша… – шептала она, выглядывая за тын, срывала бордовые цветки мальвы и лихорадочно вытирала себе щеки и глаза. – Прости…
На крыльце появилась Лиза и позвала маму. Валентина обернулась на скрип колес и подбежала к дочери, неся стебли с цветками. Женщина села на корточки и уронила голову на колени дочери.
– Мамочка, не плачь, – ласковым голоском протянула Лиза и схватила стебельки. – Хочешь, я тебе веночек сплету?
Мать кивнула.
– Если ты очень устала, – продолжала дочка, – тогда конечно езжай, отдохни. Я у дяди Грима поживу. У него такая программа есть, она судьбы людей видит по родинкам на лице. А хочешь, мы и твою судьбу узнаем?
Валентина отрицательно мотнула головой и глубоко вздохнула. Лиза перебирала волосы матери и рассказывала, как они с дядей Гримом искали следы Кати Поливановой. Мать слушала с интересом и вдруг ахнула, взглянув на наручные часы, от стекла которых отразился сверкнувший луч солнца:
– Господи! Мне ж на дежурство пора.
Глава 10
Вечером Муравецкий стоял у забора своего дома, курил и прислушивался к вечерним звукам уставшего от дневных хлопот поселка. Кое-где в разбросанных по улице домиках уже загорался свет в окнах, поскрипывали засовы на калитках да бряцали цепи дворовых собак, узнавших хозяев, понуро шаркавших сапогами по хрустящему гравию после трудового дня. Все вокруг понемногу успокаивалось: затихали ссоры, прощались обиды, возвращались все те, кого долго ждали, а Муравецкий всё никак не мог дозвониться до Кобриной и все гнал от себя наплывавшие мысли о худшем. Что-то внутри него отказывалось принимать за факт, что всегда азартная, жаждущая приключений и пребывающая в полном расцвете сил сорвиголова могла позволить себе взять и умереть, и особенно в начале их дел. «Хотя, – далее размышлял полковник, – именно эти качества зачастую и сокращают жизнь дерзких».
До сих пор ему некогда было подумать о том, что ведь Анжелика Кобрина являлась дочерью его бывшего однокурсника по юридическому институту, которого Муравецкий не видел почти столько же лет, сколько не было на свете Зои. В 1999 году Георгия Кобрина перевели в Киев в Главное Управление и с тех пор пути сотоварищей разошлись. Изредка они перезванивались, поэтому Муравецкий знал, что Жорка женился, у него родилась дочь, которая теперь учится в харьковской академии, и только глухой мог не слышать, что у девицы резкий неуживчивый характер. Как-то Кобрин-старший позвонил Муравецкому и со стоном сказал: