– Гринь, прошу, возьми себе группу с моей «оторвой». Хамит всем без разбору, в голове одни мотоциклы, а ты умеешь разговаривать с трудными.
– Может, не стоило дочку лишать любимого занятия? – возражал полковник. – Зачем ей юрка? Потом всю жизнь страдать будет, что не свой путь выбрала, а папин.
– Ну что ты, друг! Ни за один экзамен я не платил. Всё сама сдавала. Если надо – блажь по боку и ночами не спит, трудится. Сейчас на красный диплом идет, но с таким характером, чувствую, будут проблемы. Эх, ей бы прокуроршей стать.
– В самом деле?
– Ага, взрывается не по делу, – жаловался отец Лики. – Людей отчего-то не любит. На днях декана вашего послала за какую-то якобы несправедливость к ней. Хорошо, что тот от меня зависит, но не могу ж я все время за нее просить полковников и генералов.
– Так-так, – отвечал товарищ. – Поглядим.
Когда Муравецкий впервые встретил Кобрину на своих лекциях, а главное по ее манере общения вне аудитории, он тотчас дал ей точную характеристику: «Натура взрывная, в глазах тайна, на губах сарказм, изо рта яд». Достучаться до Кобриной, поговорить с ней по душам и попытаться разгадать природу агрессивной защиты, в самом деле, никому не удавалось. А узнать причину явной мизантропии всем хотелось, тем более находились те, кто якобы знал Лику с детства и уверял остальных, что дикарка с ангельским личиком не всегда была злым волчонком. Захваченные интригой смельчаки, как только не изощрялись, чтобы закрутить роман с девушкой, однако неприступная крепость с грозными бойницами, острыми стрелами и глубокими рвами по кличке Кобра легко отшивала горе-кавалера каким-нибудь язвительным эпитетом в адрес его сомнительных мужских достоинств. Тот, правда, пытался насмехаться: «– Не угрожай, я и в армии ничего не боялся и настоящим мужчиной стал. А тебя, пигалицу, тем более не испугаюсь».
Болезненно реагировавшая на пигалицу из-за комплекса маленького роста Лика не лезла в драку с кулаками и не начинала орать на наглеца – марку держать она умела. Но ангельское личико девушки мгновенно превращалось в злобный лик горгоны Медузы. Под гикающие смешки толпы резко вспархивали ее ресницы, а темно-фиолетовые губы расплывались в кривой усмешке. Смерив жертву с ног до головы надменным взглядом, она холодно заявляла: «– Считать, что человек после армии станет мужчиной – так же глупо, как полагать, что после института он станет умным». Неудачный остряк еще какое-то время оставался с раскрытым ртом, не находя сразу что ответить и что спросить дальше. А когда находил, то становилось уже поздно, ибо энтузиазм толпы, ожидавшей кровавого зрелища, никак не был подготовлен к интеллектуальным изыскам неприступной стервочки и быстро сникал.
Разгадать тайну поведения Кобриной не удавалось никому. Только однажды Муравецкий случайно услышал в коридоре, как Лика проговорилась кому-то, что от людей может быть только боль, ложь и подлость. Ему тогда показалось, что у девочки, вероятно, есть все основания так говорить – настолько выстраданным и знающим тоном произносила Кобрина такие обвинения. Но на тот момент у Муравецкого было полно и собственных тайн, которые ожидали разгадок, поэтому как человек дела, ни на что другое он старался внимания не обращать. А сейчас, вспоминая все, что приходилось видеть или слышать о своей необузданной практикантке, он предполагал, что именно острый язычок байкерши сильно навредил ей по пути в Роганку.
Вспыхнул экран дисплея смартфона в руках полковника – звонил сотрудник, но, к сожалению, ничем не обрадовал:
– Михалыч, геолокация не помогла. Ее мобильник, скорее всего, выключен и не определяется.
«– Предупреждал же их, – пробурчал про себя Муравецкий, – все личное, весь гонор и нежные чувства оставляйте дома. На работе вы – сталь и лед. Эх, молодежь».
В сизом дыму мерно тлеющей сигарильи и сам полковник хоть и с тяжелым сердцем, но вынужден был переключиться на мозговую работу.
Дело Волконской отныне приобретало неожиданный поворот: теперь более важным для сыщиков представлялся вопрос не о том, куда подевалась княгиня, а где золото, за которым охотились те, кто яростно хотел заполучить царский архив. «Если исчезновение Кобриной – дело их рук, – думал Муравецкий, – тогда ребята слишком далеко зашли и вряд ли остановятся». Сегодня полковник надеялся на Коржикова и его ценную знакомую. Он и сам бы отправился вместе с сержантом, но Бергер, узнавший сенсационные новости о Поливановой, сначала разразился площадной бранью, а затем, задыхающимся голосом принеся кучу извинений за срыв, попросил у полковника встречи, поэтому приходилось терпеливо стоять у плетня и выглядывать вечернего гостя. Одновременно Муравецкий продумывал варианты беседы с несостоявшимся князем и ощущал себя дантистом, к которому торопится пациент с острой болью, а у него как назло, не хватало обезболивающего.