Следователь встретил полковника с ужасной зубной болью, лишь сухо кивнул и
высказался, что не испытывает радости видеть здесь посторонних.
– Ошибаетесь, дорогой мой, – улыбнулся Муравецкий. – Дело Новиковой прямо связано с Делом княгини Волконской.
Майор нервно дернул щекой.
– Да если б не ваша Волконская, ничего бы с Новиковой не произошло. Вы своими раскопками древностей провоцируете честных граждан совершать преступления.
– Безусловно, – резко парировал полковник. – Вы, наверное, тоже, узнав о золоте, захотели убить Юлию, да очередь уже из честных выстроилась перед вами?
– Бог с Вами, – застонал Кураксин, прижимая платок к щеке. Затем добавил:
– А почему тогда вы сразу не предупредили, что у вашего клиента диабет?
Григорий Михайлович пожал плечами.
– Как-то не пришло в голову, – сказал он и участливо предложил бедолаге развести раствор «Нимесила», который эффективно обезболивает. При этом удивленно спросил:
– А что, неужели Бергер виновен?
– К сожалению, нет, – промычал Кураксин. – Диабет да не тот. Преступник был на инсулине, а у вашего подопечного вторая степень. Непонятно, правда, откуда на месте преступления оказалась салфетка с потожировыми следами Бергера. Вы не знаете? Впрочем, вас спрашивать – все равно что умолять солнце не палить так сильно на мою лысину.
Муравецкий поблагодарил следователя за сравнение, но сказал, что он в самом начале был уверен в невиновности Леонида Леонидовича, а салфетку мог подбросить некто Дуров.
– Кто таков? – насторожился Кураксин и глубоко вздохнул: – Только покороче.
– Смею предположить, он – любовник матери Бергера и втерся в доверие к той, чтобы узнать больше подробностей о деле Волконской. Работает он, скорее всего, на неких Патриотов, которые, как только узнали об архиве, решили собрать долги столетней давности.
– Не понимаю, – нахмурился следователь. – Зачем вашему Дурову понадобилось подставлять сына своей любовницы?
– Потому что у Бергера одержимая уверенность, что золото принадлежит только его семье.
Когда же Кураксин поинтересовался, почему именно Дуров, Муравецкому пришлось выложить свои источники. Однако Кураксин лишь вяло пожал плечами и стал сухо возражать и объяснять, что никаких оснований для задержания Дурова на самом деле нет, поскольку щелкать пальцами может кто угодно. Серьги, которые Дуров подарил любовнице – не улика, поскольку мало ли что это за серьги и откуда, а свидетельство лишь одной Кобриной относительно чужой вещи, ей не принадлежащей, – слишком слабое основание.
Приблизительно подобного отказа Муравецкий и ожидал от следственного комитета и тогда он заикнулся о теории Зои. По мере развития своего рассказа, в который и сам Григорий Михайлович начинал уже верить, у равнодушно взиравшего на жизнь тусклым взглядом следователя постепенно стали округляться его рыбьи глаза.
– Вы сумасшедший? – тихо спросил он и искоса взглянул на собеседника.
– Нет, – спокойно ответил Муравецкий. – Я – фаталист.
– Но это же все ерунда, – все еще не веря, что его не разыгрывают, с прищуром сказал Кураксин. – Вы можете сколько угодно доказывать прогресс наследственного фактора, но меня интересуют не факторы, а факты. Пока я слышу какую-то, простите, детскую сказку о волшебной физиогномике. Вы пытаетесь убедить меня, что между морщинами на лице и склонностью к убийству существует тесная связь? Мне кажется, мы зря тратим наше время.