– Что мне делать, шеф? – испуганный услышанным спросил Степан.
– Быть осторожнее с желаниями и решить свою проблему, – донеслось в ответ.
В это время из больницы позвонила Валентина и нервным тоном заявила, что байкерша всех достала уже своим хамством, несколько раз пыталась сбежать из больницы, а теперь исчезла и что ее всем отделением три часа искали, пока не нашли в подвале. Никого не пускает, на всех орет, короче, надо было ехать. Не говоря ни слова, полковник резко поднялся и зашагал к двери чердака. Открыв дверь, он обернулся и посмотрел на Коржикова.
– Ну?
Сержант поднялся и в том же мрачном расположении духа поплелся за начальником.
«Ниссан» резко притормозил у фасада старой больницы. Вышедшие из машины Муравецкий с Коржиковым с тревогой подняли головы и попытались разглядеть в окне на втором этаже хоть какое-то движение. Выбежавшая на крыльцо Валентина вскрикнула:
– Чего застыли? Или забирайте плаксу или делайте с ней, что хотите, но только не здесь.
В этом была вся Валя, всегда испытывавшая дикое раздражение от проблем окружавших ее людей. Она считала, что беды могут быть только у нее, а у других – ничего не значащая ерунда, которую достаточно лишь помазать зеленкой или, в крайнем случае, удалить у Иракли. Выслушать чужую душу она никогда не умела, зато нагрузить своими проблемами других – хлебом не корми. Болеть может только у нее, а другие лишь слабаки, распускающие нюни из-за своего капризного характера.
Детективы уже спускались в подвал, как услышали оттуда какой-то чужой голос Лики, в нем не было яркости, остроты и вообще жизни.
– Что ей колют? – встревоженно спросил сержант Муравецкого, когда они оказались у двери.
В состоянии полного отчаяния Кобрина сидела на крышке бака и всхлипывала. Ей хотелось исчезнуть, зарыться в самой себе и чтобы её никто никогда больше не нашел. Для себя она понимала, что, в сущности, никакой ценностью в группе Муравецкого не обладает. Пока Лика показывала лишь склочный характер, а не профессиональный результат. Перед глазами промелькнула старинная Николаевская больница, в которой сейчас находилась Кобра: профессиональные врачи, расторопные и быстрые на подъем медсестры и всегда заботливые нянечки. Они не помнили ту пафосную хамку, которая впервые явилась сюда по заданию шефа. Они знали только пациентку, которой надо было срочно оказать помощь. Вспомнила Лика и продавщицу Любку, которую очень легко, не задумываясь, обидела предложением денег за одежду, и тут же всплыл её муж Матвей, который просто взял и спас ей жизнь, ничего не требуя взамен. Вспомнились местные парни из Роганки, которые тихо себе бухали. Будь она повежливей, вероятно удалось бы разузнать про Поливанову больше.
Все эти персонажи роились как в муравейнике у неё в голове и не давали покоя. А когда в довершении ко всему в левом ухе послышалось Степаново: «Неудачница», а в правом отцовское: «Непутевая» и эти голоса стали между собой перекликаться в режиме стерео, все громче надрываясь в злорадном смехе, Кобрина судорожно схватила свой костыль и стала неистово бить им по рухляди, валявшейся вокруг нее. Удары она наносила с такой силой, что дрожали даже какие-то цепи, свисавшие со стен, и остановилась только тогда, когда потерянный где-то в куче хлама телефон подал жалобный писк и заверещал. Лике не надо было даже смотреть на экран дисплея, чтобы догадаться: «Звонит отец». Первой реакцией было отбросить как можно дальше детонатор беды или нажать отмену. Но для опытного следователя киевской прокуратуры, коим служил Кобрин-старший, разговоры о случайном наборе номера прозвучали бы неправдоподобно, и дочь прекрасно это знала. Пришлось отвечать. В трубке послышалось тяжелое сопение отца, и Лика как можно тише сказала:
– Да, папа.
В ответ она услышала как всегда прямой вопрос:
– Что с практикой? Допустили? Анжелика, слышишь меня?
Она слышала, и если уж отец назвал ее Анжеликой – форма имени, которую она ненавидела, – значит, дела у нее совсем плохи.
– Нет, не допустили… – глухо соврала Кобра и зажмурилась, будто ожидая пощёчины.
– Тогда почему ты не в Киеве? Сегодня тридцатое. В чем дело, дочь? Алё, у тебя всё в порядке?
– Да, папа, – механически ответила Кобра, поглаживая загипсованную лодыжку. – Сегодня выезжаю.
– Сухари в дорогу я приготовил, – предупредил отец. – До встречи.
В ту же секунду полные слез глаза Лики смутно увидели очертания беззвучно вошедшего Муравецкого.
– Шеф, – начала было говорить Кобрина, но из-за спазма в горле не могла вымолвить ни слова.
Полковник вместе с Коржиковым подняли Кобрину и вынесли ее наверх. Очутившись в палате на своем месте, Лика съежилась на кровати и постукивая костылем по полу, просто сидела и молчала.