Муравецкий спросил:
– Почему вы не сказали отцу, что работаете у меня?
Лика отвела взгляд в сторону и ответила:
– Потому что я не пройду практику.
– С чего это?
– Да что непонятного? За всё время я не выполнила ни одного вашего задания. Отец прав, непутевая я. Ни к чёрту...
Лика снова почувствовала комок в горле. Она сжала кулак и прикусила костяшку.
– Рано сдаётесь, Кобра, – резко ответил Муравецкий. – Вы ведь байкерша.
– И что?
– Тогда должны знать: путь – не всегда прямая линия. Когда на своём мотоцикле выигрываете гонку, какие ощущения испытываете?
– Эйфорию, – вяло ответила Лика.
– И не жалеете, что выбрали именно извилистые колдобины?
– Нет, что вы. Бодрит. В финале же победа. Но это гонки, а по жизни я – ничто.
– Жизнь – тоже гонка и борьба насмерть, – сказал полковник. – С врагом, с обстоятельствами и с самой собой, наконец. Вы столько уже проехали, столько шишек набили и еще набьёте, столько поняли о себе и людях, что теперь, когда всего лишь попали в ямку, не хотите оттуда выбираться. Не стыдно перед байкерами?
Лика резко опустила голову и закрыла ладонями лицо.
– Куда же вы? – спросил Муравецкий.
– Как сказал мой папочка, – упавшим тоном ответила байкерша, – раз не умею ладить с людьми, поеду к нелюдям. В Березанскую колонию под Киев надзирателем.
Муравецкий подошел к Кобриной и твердой рукой повернул её лицом к себе, механически смахнув локон волос, свисавший над глазом.
– Шеф, – тихо попросила она. – Нагадайте мне смерть. Пожалуйста.
От пронизывающего жгучего взгляда полковника Кобрина ощутила сильное давление в висках, а перед глазами промелькнули кадры, которые она запомнила на всю жизнь.
Будущее Кобриной. Киевская область. Колония Березанская
Старшая надзирательница Кобрина по прозвищу Гадюка идет по коридору и отдает резкие приказы помощникам. Ведут двоих заключенных, Лика ехидно насмехается над одним, тычет битой ему в шею и называет отбросом, которого будут презирать даже его дети. Другому говорит, что его матери не мешало бы в свое время сделать аборт. Кобрина шагает дальше и шипит на заключенных за решеткой, размахивая битой. Вдогонку ей плюют, матерятся, проклинают, но Лике все безразлично. Она требует, чтобы её называли госпожой, и желает всем сдохнуть. За углом чьи-то руки цепко хватают ее и волокут в сортир. За дверью истошные вопли надзирательницы и грубая матерщина зэков. Когда те выходят сытые и довольные, дверь открывается, а на кафеле лежит изнасилованная и задушенная Кобрина в окровавленном нижнем белье.
Сжатое ладонями лицо Кобриной задергалось в конвульсиях, а из-под пальцев показались слезы. Дрожащие руки сползли вниз и сквозь стон, вырвавшийся из груди, байкерша с упреком бросила полковнику:
– За что? За что вы так зло шутите?
Властным жестом руки Муравецкий велел войти Коржикову и когда тот робко присел на стул рядом с кроватью Кобриной, поставив огромный рюкзак с банками и снедью на пол, полковник обратился к практикантам жестко, коротко и без малейших ноток сострадания:
– Когда сама судьба, уставшая от нытья, решила выполнить ваши трусливые желания и укоротила жизнь, тут уже не до шуток. Обычно она поступает так с теми, кто сдается за секунду до победы. За секунду! Вы ей просто стали не интересны, но она все-таки великодушно предупредила вас. А решать – вам. Но будьте осторожны и знайте: все произойдет по вашему желанию.
В этот момент у Лики вновь зазвонил телефон. В течение нескольких секунд напряженную тишину палаты нарушал лишь рингтон группы Queen “We are the champions”. У Кобриной продолжали дрожать руки, Степан же мял лямки рюкзака, а в глазах его, устремленных на шефа, читалась полная растерянность.
– Это отец, – прошипела Лика, бросая косой взгляд на телефон и переводя его на Муравецкого.
– Знаю, – сухо ответил полковник. – Что ж, ответьте ему. Вероятно, ваш папенька уже присмотрел вам горячее местечко. Сделайте глубокий вдох и….
– Что «и»? – упавшим голосом со страхом в глазах прошептала Кобрина.
Муравецкий молчал, отвернувшись к окну.
Лика смотрела на шефа, как смертельно больная смотрит на врача, умоляя спасти ее. Наконец, зажмурившись, она глубоко вдохнула.
– Нелюди подождут, – выдохнула крутая байкерша и отключила телефон. Наблюдавший всю тяжелую сцену Коржиков, внутри переживал острейшую драму, и только Лика приняла решение, как он вскочил, подбежал к окну и широким взмахом швырнул в палисадник свой огромный рюкзак. Со двора раздался хриплый вопль: