А в это время Дуров все говорил о далеких островах, на которых бывает Лиза, о величественных дворцах, где устраивают пышные встречи в ее честь, о любимых людях, которые окружают ее. Сам же он равнодушно ходил по комнате, пока не услышал грохот за ширмой. Проснувшаяся Лика испуганно осмотрелась и ахнула. Она уронила пистолет из ослабевшей кисти, и тот закатился под кровать. Быстро придя в себя, Кобра услышала быстрые шаги приближавшегося врача и тотчас спряталась под одеяло.
Щелкун пристально посмотрел на кровать, огляделся и прислушался. Из-под одеяла послышалось мерное спокойное сопение с редким постаныванием. Оценив прочность конструкции системы, к которой была прицеплена загипсованная нога больной, Дуров щелкнул пальцами, от чего Кобрину бросило в жар, и тихонько вернулся в зал. Лика кусала губы и думала: «Господи, и зачем я согласилась на эту авантюру шефа. Он, конечно, гениальный физиогномист, но метка убийцы – это слишком. Детский сад какой-то. Щелкун ни за что не захочет убить Лизу. Он так тепло к ней относится и, наверное, давно догадался об их спектакле. Портрет царя не надо было вешать. Бред какой-то. И все-таки, Дуров – убийца и должен захотеть убить. Как же его заставить? Как? Господи, о чем это я?»
В коридоре тоже снизился градус интереса и каждый стал возвращаться к обыденным занятиям. Любка ушла на кухню, Суконников вытащил из тумбы чекушку и уже собирался угостить дантиста, который был крайне изумлен, увидев закуску, извлекаемую из внутренностей муляжа. Лишь Валентина упрямо стояла у двери и напряженно вслушивалась.
Неожиданно с балкона донеслась симфония, и тяжелый бас Шаляпина пропел арию отца Варлаама из оперы «Борис Годунов»:
Завопили, загалдели зли татарове,
благим матом заливалися.
Полегло татаровей тьма-тьмущая,
полегло их сорок тысячей да три тысячи.
Так-то во городе было во Казани...
Дуров замер на месте. В его глазах мелькнул стальной блеск, и словно пробудившись от сладкого сна, щелкун судорожно дернулся и огляделся. Ладонями он стал хлопать по стене и срывать постеры с кошками, думая, что именно под ними спрятан звуковой датчик. Затем схватился за раму портрета царя, заглянул за картину и разочарованно хмыкнул. Меряя комнату широкими шагами, Роман Николаевич остановился у ширмы. Нервными движениями цепких пальцев он расстегнул пиджак и задышал так часто, будто только что вынырнул после долгого пребывания на глубине. А голос Шаляпина все повторял о татарах и о Казани. Дуров распахнул дверь балкона и обнаружил телефон Коржикова, издававший громогласный басовый рингтон.
Взяв себя в руки, щелкун закрыл балконную дверь, вернулся в палату и посмотрел на спящую Лизу. Его пальцы стали медленно расстегивать шейный платок. Под брошью была вделана короткая заостренная спица, которую Дуров уже схватил пальцами и нацелил острием в девочку.
- Стой, скот! – заорала из-за ширмы Кобрина, сдвинув костылем полу и недолго думая, метнула свое оружие в доктора. Щелкун удачно увернулся, и стальная ножка лишь пробила окно. В тот же момент Дуров быстро подскочил к кровати байкерши и так резко дернул систему на себя, вывернув ногу с гипсом, что Кобрина судорожно вскрикнула и отключилась. В дверь стали бешено колотить.
– Только тронь ее, урод! – донесся из коридора визжащий голос Валентины. – Только тронь!
Смеющийся во все горло Дуров кошачьей поступью направился к Лизе и встав почти вплотную к девочке, снова замахнулся спицей. Неожиданно плед пришел в движение, и с полной ясностью совершенно несонных глаз Лиза резко ударила Дурова между ног палкой дяди Грима. Щелкун согнулся и взвыл:
– Вот это силища.
– Я пловчиха, дяденька, – смущенно сказала Лиза.
– Ты же… Я же тебя усыпил, – стонал Дуров.
– Что вы, – улыбнулась в ответ девочка. – Я за год в этом кресле на всю жизнь выспалась.
А из разбитого окна уже выпрыгивал Степан и легко скрутив Дурова, вежливо попросил того не дергаться. Пришедшая в себя Лика подползла к двери и повернула замок. В палату вбежали все, включая Муравецкого, ЭлЭс и Гарбузяна. Оценивая происшедшее профессиональным оком, майор взял в руки спицу и сказал полковнику: