– Держи крышу, дура…
– Да что б ты сдох, – прошептала Лика, уже не в силах произносить даже звуков. Оставались инстинкты и они заставляли смотреть мутные глаза девушки на что-то такое на стене, которое шевелилось, сползало и пищало. Лихорадочная работа мозга дала сбой, не успев распознать: были ли это змеи, или же просто мыши, но Лика, панически боявшаяся и тех, и тех, истерично заорала и рванулась вперед, выставляя перед собой лопатку. В тот же момент стена рухнула, показались разбитые гнилые доски, которыми заколотили проход в туннель из винного погребка, и руки Коржикова схватились за лопатку. Рассмотрев на свету человеческую. берцовую кость, вдетую в старую туфлю с кованым каблуком, он отбросил ее в сторону и сплюнул. Затем он без труда вытащил саквояж и услышал резкий вопль Кобры:
– Ты б еще завтра подошел.
– Ладно, до завтра, – махнул рукой Коржиков и повернулся.
– Прости, – зарыдала Лика и в ту же секунду подхваченная Степаном под руки, выбралась из пещеры. Она лежала на руках Коржикова в винном погребке, беззвучно плакала и была жива. Тишину нарушил странный гул, доносившийся из проема туннеля. Практиканты бросили быстрые взгляды на пещеру, и в тот же момент вход в нее накрыла груда камней – рухнула крыша, погребая под собой Дурова.
Степан поднялся, подложив под голову напарницы свернутый толстый свитер, а сам только поднял чемодан, как услышал старческий голос:
– Бог в помощь, молодой человек.
Пахнуло дорогим одеколоном, и Степан заметил книжника, который протянул руку с пистолетом, целясь сержанту в голову.
– Чемоданчик, будьте любезны, – улыбаясь сказал старичок.
Пожав плечами, Степан бросил саквояж на руки книжника, который не ожидал такой реакции и уронив оружие, пытался поймать сокровище. Но чемодан был слишком тяжел и лишь свалил старика на землю.
– Ну че, поймал? – ухмыльнулся сержант, поднимая пистолет.
Пятясь к лестнице, книжник шипел:
– Пожалеешь, щенок. Ух, пожалеешь.
Не расположенный к беседе Коржиков топнул ногой, что заставило книжника ускориться и исчезнуть.
Когда полиция извлекла из-под обломков тело умирающего Дурова, к нему тут же подскочил Гарбузян и с пафосом какого-нибудь американского полицейского холодно произнёс, пережевывая что-то челюстями:
– Согласно правилу Миранды вы можете не свидетельствовать против себя, имеете право хранить молчание и…
– Майор, – тихим голосом перебил его Муравецкий. – Скоро этот господин воспользуется этим правом сполна. У него будет для этого целая Вечность.
Все внезапно расступились перед Людмилой Сергеевной, которая суровой тенью проплыла над землей и склонилась над Дуровым. Она всматривалась в черты его лица так внимательно, словно среди всего чужого хотела разглядеть что-то своё – родное. Она искала в глазах исцеление любовью, которое получала раньше и не находила теперь. Ей показалось, что её обманули сейчас, украли родное, а подсунули какую-то фальшивку. ЭлЭс протянула к телу бывшего возлюбленного дрожавшие руки, но Дуров лишь глухо завыл, дернулся, беззвучно прошептал что-то губами и умер, а из глаз потекли слёзы.
– Самое страшное, – шепнул Муравецкий майору, потирая бок, – это увидеть перед смертью глаза матери убитого тобою сына.
– Не дай Бог, – ответил Гарбузян, – испытать когда-нибудь этот взгляд.
Эпилог
Спустя неделю после пережитых треволнений Муравецкий вместе с практикантами, прежде всего, навестили Людмилу Сергеевну, которая находилась на лечении в клинике с нервно-психическими болезнями, называвшейся до революции Сабуровой дачей. Детектив внимательно смотрел на женщину, испытавшую потрясение, которое под силу не каждой.
– Вы снова заметили на лице какую-нибудь складку? – безучастно спросила ЭлЭс. – Откуда на этот раз ждать несчастья? У меня уже никого не осталось, добивайте уже.
Муравецкий взял ладонь женщины в руки и тихо произнёс:
– Больше несчастий не будет.
– Правда? – прошептала женщина, поглаживая пальцами по запястью мужчины.
– Правда.
Людмила Сергеевна приподнялась на локтях и сказала:
– Когда я выздоровею, приходите все к нам… ко мне в гости.
– Обязательно, – пообещал Муравецкий.
– А с тапочками приходить? – поинтересовался Степан.
Лика прикрыла рот ладонью и попятилась к двери.
– Зачем? – удивилась ЭлЭс.