Возвышаясь над большинством соперников, Теньзянь не позволял гордости брать верх над собой и каждый день оттачивал свои навыки. Но, несмотря на свои успехи в освоении воинского искусства, действовать он предпочитал по ситуации, не полагаясь на стили боя и заученные приёмы, обыгрывая врагов в первую очередь благодаря смекалке.
Впрочем, этот враг не требовал особого подхода или молниеносной реакции лао-даоши, известной всем даоши-цу. Ставшая привычной для четверых братьев-монахов тактика разделения врагов на мелкие группы сработала и сейчас, принеся кровавые плоды победы, что перекрасили землю в бордовый цвет.
Когда последний варвар пал, монахи обратили внимание на пленных. Пятеро освобожденных носили традиционную для местных селян одежду, но четверо из них смотрели на молодого земляка с нескрываемой ненавистью. Двое зрелых мужчин держали юношу по рукам, не давая вырваться и убежать.
Пока монахи собирались вокруг освобождённых селян, один из них ударил дёргающегося юношу в живот, выбив из того весь дух. Затем последовали тяжёлые удары от всех остальных, но стоило монахам окликнуть селян, те сразу же прекратили бесчинства. Отпустив юношу, мужчины позволили ему рухнуть на четвереньки и отдышаться, давая чётко понять, что лучше ему не сопротивляться.
– За что вы его бьёте?! – твёрдо, но не громко вопросил Теньзянь, встав напротив пятерых селян.
Возвышаясь над ними по меньшей мере на две головы и удерживая посох с тяжёлыми окровавленными массивными лезвиями, он производил грозное впечатление, даже несмотря на доброе юношеское лицо. Путь монаха запрещал рубить с плеча как в делах, так и в суждениях, но разгорячённый недавним боем воин может выглядеть угрожающе даже против своей воли.
– Господин, позвольте объяснить, – ответил на вид самый старший. Мужчина свёл руки вместе в приветственном жесте и отвесил поклон, опустив голову до уровня груди. Традиционное приветствие воинов и господ, хорошо знакомое даоши-цу. Прочие селяне, что стояли на ногах едва начали следовать примеру старшего, как один из них приблизился к земляку, коснулся его и указал на иероглиф, вырезанный из дерева и висевший на верёвке на шее Теньзяня. Подобные знаки также были нарисованы на различных элементах доспеха всех четверых монахов. Заметив их, мужчина поспешил попросить прощения и поправить себя. – Я вижу, вы доблестные служители Неба! Позвольте поприветствовать вас как полагается.
Все четверо селян отвесили поклон по пояс. Когда они выпрямились, монах провёл рукой из стороны в сторону, молча благословляя их от имени Высшего закона.
– Так почему вы ударили этого юношу? Неужели он заслужил ненависть своих земляков, когда в самом разгаре война с жестоким захватчиком?
– О да, ещё как заслужил! Особенно в такое время. Когда пришли захватчики, они потребовали у нас продовольствие для своей гнусной армии и этот подлый предатель выдал, где мы спрятали часть наших запасов, которые мы добывали этими руками! – земледелец указал в сторону телег, запряжённых невозмутимо смотрящих на беспокойных людей волами. – Нас же за то, что мы утаивали еду забрали на работы. Представляете? Они хотели, чтобы мы помогали им в войне против нашего же господина! И всё из-за него!
Лао-даоши нахмурил брови и произнёс:
– Это серьёзное преступление, но зачем же он это сделал?
Другой мужчина толкнул юношу и тот упал на бок.
– Зачем ты это сделал, Атхит?
Поднявшись, тот начал мямлить:
– Пока они решали, сколько оставить нам на пропитание, их воины приставали к нашим женщинам, грозились изнасиловать их и говорили, что заслуживают награду за то, что пришли в такую бедную деревню, проделав долгий путь. Они угрожали моей маленькой сестре! Я всего лишь хотел, чтобы они поскорее ушли, оставив нас в покое!
– И как, оставили в покое?! – злобно произнёс ещё один селянин, с трудом произнося слова.
– Нет… – прошептал юноша.
– Они избили старейшину и его семью, затем принялись за остальных. Пытали кого захотят! У меня они вырвали зубы, а у него ногти, – он показал на своего товарища. – И это мы ещё легко отделались!
– Что стало с его сестрой? – сочувствующе спросил Цхань.
Мужчина махнул рукой. Его лицо, в отличие от заинтересованного монаха не отражало какого-либо переживания, кроме злости.