В толпе раздались голоса, начавшие обсуждать вопрос монаха. Было трудно разобрать среди них тихое бормотание старухи, хоть она и стояла в первом ряду. Однако чуткий Цхань обратил своё внимание на её слова и подал всем знак, чтобы ей дали возможность высказаться.
– Вчера вечером, дорогие мои, когда я шла по ягоды, в бамбуковом лесу скрывались двое путников с лошадьми, – произнесла женщина, после того как все затихли. Повернувшись к старосте, она продолжила, – Пусть наши гости переночуют в сеннике у моего дома, а я их накормлю и всё им расскажу.
Староста улыбнулся и кивнул.
– Бунси печёт прекрасные ягодные пироги, мои друзья. Это лучшее не только из того, что можем дать вам мы, но и многие города и сёла в округе. Прошу, Бунси, проводи гостей к себе. Если что-то будет нужно, отправь сына ко мне, я обеспечу.
Женщина махнула монахам рукой, давая знак следовать за ней, но тут Теньзянь увидел, как связанного юношу начинают куда-то вести.
– Атхит! – выкрикнула девочка и попыталась подбежать к юноше, но женская рука удержала её. Бросив на неё радостный взгляд, парень быстро замотал головой и отвернулся.
– Какую участь вы ему готовите? – спросил Теньзянь.
– Предателю? – сурово произнёс староста, глядя на связанного крестьянина. – Его ждёт справедливый суд за деяние, которое он совершил.
Рядом встал жрец, перебирающий в руках камни и добавил:
– На всё воля Неба, братья, – уверенно произнёс он, и кивнул Теньзяню, как будто успокаивая его.
Кивнув в ответ, лао-даоши последовал за Бунси, чувствуя, что груз ответственности наконец-то рухнул с его плеч.
Хоть монахи и привыкли к походной, полной лишений жизни, ночевать на мягком сене им было приятнее, чем на земле во время войны и постоянной угрозы нападения. Поэтому едва голова лао-даоши коснулась недавно скошенной травы, разум затуманился и, как полагают мудрецы, душа монаха отправилась на небо, созерцая картины, происходящие в других мирах, чтобы под утро вернуться в тело и пересказать увиденное приземлённой и набитой мирскими заботами голове. Впрочем, в этот раз душа почувствовала, как её резко тянет вниз, словно хозяин тащит за узду упрямого осла. Опешив от неожиданности этого рывка, душа сорвалась со звёзд и устремилась вниз, пройдя сквозь крышу, ворвавшись в тело, от чего оно содрогнулось и вскочило на ноги.
Реакция монахов заставила их подняться, как только ушей достиг крик, разорявший ночную тишину. Предсмертный вой, наполненный ужасом – его ни с чем не перепутать тем, кто сталкивается с нечистой силой. Страх совершенно неизвестной смертельной угрозы – вот какие сведения доносил несчастный до даоши-цу ценой своей жизни. Это позволило им успеть схватить оружие и подготовиться к битве.
Выскочив из сенника, неодоспешенные, но вооружённые, монахи устремились в сторону, откуда до них донёсся вопль. Деревня состояла из нескольких колец домов, – те скрывали существо, вселившее ужас в человека. Но истошный вой, полный боли, издаваемый уже не человеком дал понять, что нужно бежать к окраине села.
Когда даоши-цу выбежали к последнему дому, они увидели несколько тел, разорванных на части. Рядом в стену дома вжался жрец, а перед ним оскалившись стояла тень, окрашенная кровью, на шее которой висел кусок петли.
С трудом Теньзянь смог разглядеть в этом чёрном изуродованном существе Атхита. Теперь это был ягоай, напоминающий тех, с кем ему пришлось сражаться двумя днями ранее. Зная об их слабости и видя, что сейчас самое время отвлечь демона от добычи, лао-даоши сосредоточился и направил внутренний свет на нечисть. Вслед за светом, на существо обрушилась железная перчатка Бато.
Взвыв, Атхит извернулся и нанёс размашистый удар, словно тигр или медведь взмахнул могучей лапой. Конечно, Бато защитился перчаткой, но сила, с которой на него набросился демон заставила отскочить, чтобы не потерять равновесие и не упасть. Оправившись от прикосновения железных кулаков, яогай тенью закружился вокруг монахов, стараясь обескровить их быстрыми ударами. Впрочем, посреди боя раздался крик, привлекший внимание всех его участников.
– Атхит! – раздался детский голос.
Девочка со слезами смотрела на окровавленного и изуродованного старшего брата. Тот медленно повернулся к ней всем телом и открыв зубастую пасть, силился выдавить из неё слова. Вместе с чёрной жижей с губ слетало лишь полное боли и ненависти мычание, но глаза, ещё мгновение назад горевшие яростным огнём, словно остыли. Осмысленный взгляд стеклянных глаз был чужд демону, но всё же он был реален. Казалось, ещё чуть-чуть и он сможет что-то сказать, но надежда – непростительная роскошь, когда всему живому грозит опасность. Взгляд окончательно остекленел, когда широкое лезвие лунного посоха разрубило шею. Голова покатилась по земле, приближаясь к ногам ребёнка.