Он был безумен. Трудно сказать, когда с ним это произошло. То ли в тот самый момент, когда он впервые оказался на Полигоне, то ли уже в процессе превращения Претендента в вожака сектантов и преданного поклонника Великой Матери. В Учителя. А может, он уже давно свихнулся. Не суть. И да, он на самом деле жаждал исцеления своей Госпожи. Не потому что он ее любил. Он просто не хотел никуда уходить с болот, он хотел остаться на Полигоне. Потому что впереди его ждала Неизвестность, которой он страшился больше, нежели гнева чудовищной Гоа. А еще он от всей души ненавидел стоявшего перед ним человека, стараниями которого был разрушен его маленький, пахнущий трупным разложением мирок. И в то же время, он надеялся на то, что его противник в состоянии исправить, если не все, то главное – спасти Великую Матерь.
Жизнь за жизнь.
Он говорил, говорил, говорил… И он не видел, как за его спиной медленно вырастает из воды его повелительница.
Проблема Учителя в том, что он считал именно себя центром мироздания. Думал, что все крутится вокруг него. И саму Гоа он уже давно считал игрушкой в своих шаловливых ручках. А зря. Потому что у Великой Матери были на него свои планы.
Учитель пожертвовал сектой для того, чтобы спасти Гоа. Но это, похоже, не помогло. Почему? Возможно, потому что в живых до сих пор оставался самый главный сектант. Тот, в кого Великая Матерь вложилась больше, чем в остальных. И как знать, возможно, именно эта жертва могла все исправить. Оставалось это лишь проверить.
Учитель был слишком занят обличением своего врага и описанием тех мук, какие предстоит претерпеть Тимофею по пути от зубов до желудка болотного чудовища. И не замечал, как над ним медленно нависла пасть Гоа, обрамленная кольцом острых зубов, растущая прямо из длинной шеи, похожей на трубу диаметром в полметра. Она изогнулась дугой, приготовившись к броску. Лишь когда на темечко Учителя упала тяжелая капля вязкой слюны, он запнулся на полуслове и медленно задрал голову вверх.
И в этот момент Гоа атаковала.
Учитель легко поместился в просторную пасть, сомкнувшую зубы чуть ниже его пояса. После чего шея выпрямилась вверх, дернулась, проталкивая добычу по пищеводу, и медленно, с явным удовлетворением ушла под воду.
Все произошедшее Большаков охарактеризовал одним емким, хотя и нецензурным словом, обозначавшим чрезмерное увлечение тем или иным индивидуумом пустыми разглагольствованиями. В его голосе не было ни восторга по поводу случившегося, ни злорадства. Просто констатация факта. И усталость.
А еще осознание того непреложного факта, что в этом небольшом замкнутом мире он теперь остался совсем один. Сколько их было вначале? 18 Претендентов и два десятка сектантов. И не осталось никого. Кроме него.
Ах, да, была еще Великая Матерь, но ее можно и нужно было отнести скорее к представителям местного фольклора. Что не отменяло сам факт ее существования. И то, что встреча и «разговор по душам» между оставшимися неизбежны.
Если бы только можно было этого избежать… Тима трясло от одного вида Гоа, и он ничуть не боялся в этом признаться. Да, возможно, она ослабла, она страдает, она чахнет. Но вряд ли от этого она стала менее опасной. И все же это был тот самый случай, когда «встреча должна состояться при любой погоде». Причем, интерес к ней был обоюдный. Тимофею нужен идентификатор. Если он его не добудет, то умрет уже сегодня. С Гоа все было не так однозначно. Возможно, закусив Учителем, она вернула утраченное, и теперь могла спокойно пережить Перезагрузку. Если нет, то ее последний шанс на спасение стоял сейчас в центре ритуальной площадки и задумчиво смотрел на затянувшуюся после последнего всплеска водную гладь.