Предисловие
В апреле 1977 - го тебя не стало. Не было двухдневных молебных речей, многочисленных слов прощания и даже речи, заказанной у местной похоронной фирмы, которую я должен был произнести. Ничего этого не было. Твоя мать не могла принять твоего ухода, а поэтому не давала нам проводить тебя должным образом. Моника была на грани сумасшествия, с того самого момента как шериф Билли Миллер постучал в нашу дверь и произнес те самые роковые слова «Простите, простите меня, пожалуйста...». По его щекам текли слезы, а речь заглушал звон, звон в моих ушах, который я не мог прекратить, как будто бы если я не услышу этих слов, то всего этого не произойдет. Я слышал только отрывки: «...вашего сына не стало...» звон «...я нашел его в лесу...» звон «...звери, сейчас сезон...» ЗВОН ЗВОН ЗВОН «...думаю это медведь...» ЗВОН звон звон звон...
Представляешь, нам даже пришлось уводить Монику из церкви, что бы твоя бабушка Роза смогла сказать речь, заготовленную в субботнюю ночь. Хотя у нее тоже получалось не очень и когда она начала рассказывать про твои вечные проделки с ее бедной старой кошкой Эльзой, она разревелась упав на колени, перед полсотни и без того недоумевавших гостей. Отец Джон помог ей подняться и проводил до скамейки, а после принялся шутливо рассказывать про то, как ты в 4 года докучал его вопросами о том, почему Бог живет на небе, а не в Канаде. И как он вообще умудрился построить дом на таких пушистых и не устойчивых облаках. Джон сказал, что в тот день он в первые почувствовал себя глупым и не «достаточно просвещенным» в Божьих делах. Но смог выкрутиться, сказав, что богу не нужен дом, его «дом» находится в каждом из нас. Ты опустил голову, внимательно осмотрел себя и произнес, с недоумением и строгостью: Но тут уже живу я!
В первые за последние несколько дней я смог улыбнуться. В зале раздался смех, а после опять по лицам все еще улыбающихся гостей потекли слезы.
Мы вернулись с похорон в 14:35 и к нашему возвращению на столах уже стояли закуски, приготовленные миссис Бекит Рейнольдс, хозяйкой твоего любимого местного кафе Р-Рокет. Бекит предложила сама, Моника не хотела никого видеть после похорон, и Бекит сказала, что устроит прием и прощание. Денег она не взяла, сказала что ты был для нее любимым постояльцем Рокета. И вообще она хочет закрыться на некоторое время, так сказать почтить память. Я пытался ее отговорить, уверяя, что она и так много сделала для нас и для тебя...но думаю она не прислушается.
На заднем дворе собрались гости и я направился к ним. Поблагодарил за то, что пришли, и извинился за сумбур в церкви. Ко мне все подходили, говорили много слов поддержки, но все их слова слились в одну приглушенную речь, из которой я запомнил только «вам с Моникой нужно держаться», эта фраза звучала из каждого подходившего ко мне рта. В конце концов мне стало смешно, и я начал представлять как мы держимся с Моникой за наш дубовый комод в спальне и пытаемся друг другу объяснить как правильно нужно держаться. Но Моника сейчас могла держаться только за бутылек транквилизаторов, который ей прописал Рой Джонатон пару дней назад, и когда я об этом подумал, мне опять стало смешно.
Люблю весну. И ты любил. Весна 76-го выдалась уж очень теплой. И я повел тебя на первую в твоей жизни рыбалку. Мне нравилось ходить с тобой на наше озеро - Вермилион-Лейкс. Да, в те дни оно было нашим, как только мы ступали на прибрежную землю, укутанную густой еле зеленоватой травой, оно становилось нашим. Я чувствовал себя важным, очень важным, когда помогал тебе насаживать червя на твой новенький спиннинг, когда объяснял тебе траекторию полета того самого червя. Ты всегда так внимательно слушал, а потом все равно забрасывал как попало и злился то ли на себя (что так неумело бросаешь) то ли на меня (что я так не понятно объяснил тебе). А я смеялся. Смеялся делая вид, что не замечаю твоей злости.
И как же я гордился тобой, когда ты поймал свою первую РЫБУ. Она была не больше моего указательного пальца - коричневый бычонок.
Помнишь как ты принес его домой, что бы показать матери, а она сказала: - такой малыш, почему же ты не отпустил его?
Ох, уж эти женщины, она так и не поняла, что ты был на охоте! И это твоя мужская добыча!
Ты приказал приготовить бычонка и подать к ужину. Моника так и сделала.
И вот вечер, мы сидим за столом, передо мной свежевыловленный запеченный окунь и ненавистная тебе цветная капуста, а Моника торжественно заносит красивую белую тарелку, даже не так! ТАРЕЛКУ! А посередине красуется коричневый бычонок, она украсила его овощами, горошком и зеленью, она пыталась сделать БОЛЬШОЕ блюдо, но из-за такого количества овощей бычонок и вовсе потерялся на этой праздничной тарелке. Мне стало так смешно, и я уж было начал улыбаться, но твоя мама метнула сумасшедший взгляд, тот самый взгляд матери, которая не даст усомниться в своем чаде и насмехаться над его победами. Это была победа шестилетнего мальчишки, который в первый и последний раз принес добычу.
Барт, до самых последних своих дней я не переставал тобой гордиться и любить тебя. Любить так отчаянно, как может любить обезумевший от горя отец.