Аввакум не долго прожил в ее поместье, около 4-5 месяцев, но за это время он успел на нее оказать сильное влияние.
Именно после общения с ним самая богатая и влиятельная дама России стала открыто демонстрировать то, что она старообрядческой веры, на людях обвинять и ругать Никона, патриарха московского, и его реформы.
Серафим вот уже сколько лет жил у боярыни Феодосии Морозовой. Она была молода, мудра не по летам, щедра. Мальчики его, Григорий и Сергий, росли, крепли, мужали. Одно только огорчало – нельзя было теперь ходить на богослужения. Нельзя… и свободно ходить где хочешь тоже уже было невозможно.
В имении появилась даже новая традиция из-за этого: собирались все вместе и проводили старообрядческие богослужения прямо в доме, ведь «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Серафим мечтал все вернуть назад, вновь ходить в свой храм, вернуть жизнь в прежнее русло, со старыми правилами, а не так, как это было сейчас: прятаться да скрываться. Ладно, пусть в свой храм вернуться не получится, быть может, никогда, но тогда воздвигнуть новый, там, где был бы истинный Бог, а не то, что хотел создать Никон, у которого не весть что на уме. «Реформы реформами, но менять правила того, как нужно креститься… а потом что изменят? Скажут, что вовсе мы в Бога не того верили?», – все время эхом отдавалось в голове Серафима.
Спустя пару лет проживания у Феодосии жена Серафима, Авдотья, скончалась от хвори страшной. Это был сильный удар для Серафима. Он выпал из жизни, не выходил из одной единственной комнаты, отказывался от еды. Одни лишь только дети помогали ему подняться на ноги и идти дальше.
Много лет семья Серафима, так же, как и множество других старообрядческих семей, жили у боярыни. Все за годы проживания вместе стали друг другу как родные: ели за одним столом, спали под одной крышей, молились и читали священное писание вместе. Представить себя вне этих людей было уже невозможно.
Серафим смирился и с тем, что происходило вокруг, с тем, что ему пришлось скрываться, смирился со смертью жены, хотя и ходил к ее могиле ежедневно, общаясь с ней.
Идет как-то зимним вечером, снег под ногами скрипит. Подходит к могилке с крестом:
– Здравствуй, дорогая. Как ты там поживаешь? Верую, что славно. Мы, вот, поживаем по-старому, помаленьку, потихоньку. Помнишь Агафона, того бродягу, что в дом приютили пару лет назад? Вроде, даже при тебе это было… так вот, сегодня он девчушку маленькую с улицы привел. Окоченела, бедняга, мы ее в одеялах замотали, согревали. Дай Бог ей здоровья. Худая совсем, так жаль мне ее… родителей у нее нет, говорит, а где до этого была никто так и не смог узнать – молчит. Впрочем, не столь это важно. Феодосия решила ее с нами оставить, пока сама уйти не захочет. Добрая душа у этой женщины, столько народу незнакомых себе приютила… да и Сергий наш уже покрепчал, посильнее стал, почти что Гришу догонять начал, совсем скоро как брат будет.
Серафим посмотрел на небо. Слезы на щеках замерзали, но он продолжал говорить:
– Боюсь я потерять все это. Уже боюсь. Столько старообрядцев в одном месте собраны, да не абы где… найдут нас, найдут. Я не говорю об этом никому, незачем пугать за зря. Но я боюсь. Все уж как родные стали. Не переживу, если их казнят всех. Понимаю, что не должен думать о таком, что столько лет уже скрываемся… но вдруг что изменится? Феодосия и не думает теперь скрывать свое староверие, хоть говорил я ей, просил. Ох, все это когда-нибудь закончится, от того и тягостно на душе. Тебя я сберечь не смог, прости за это. Детей теперь обязан защитить. Думал я, куда бежать, коль все узнает царь. Стар я стал, дальние дороги уж не переношу. Однако Феодосия рассказывала мне о местах некоторых… бежать можно за границу, там уж и искать не будут.
Слезы накатывали все больше и больше, ком подбирался к горлу.
– Вот только нам с тобой тогда придется расстаться, когда время придет. Что сделают с этим местом?
Дальше Серафим не смог уже вымолвить ни слова.
Как показало время, Серафим как в воду глядел. Он был прав.
Феодосия позвала его к себе в комнату обговорить единолично. Придя к боярыне он изумился тому, насколько каменным было ее лицо: взгляд резкий и твердый, руки сжаты за спиной, челюсть плотно стиснута.
– Серафим, вам всем надо уходить, – промолвила она.
– Что?
– Да. Вам всем нужно уйти. Завтра здесь будут люди царя.
– Но постойте, боярыня…
– Да. Я не шутки шучу. Потому, вам нужно уйти.
– Куда же? – лишь только и сумел спросить седой Серафим.
– Не знаю. Но чтобы к завтрашнему дню здесь не было ни единой старообрядческой души. Не выживите вы. И Ваню тоже с собой заберите, берегите его, как родного сына.