Ван Ритен отвернулся от Стоуна и пошел будить Этчема. Проснувшись, тот уставился на эту картину — и застыл, не в силах вымолвить и слова.
— Вы видели, как он срезает две опухоли? — спросил Ван Ритен.
Этчем, дрожа, кивнул.
— Крови было много?
— Нет, совсем мало, — ответил Этчем.
— Держите ему руки, — сказал Ван Ритен Этчему.
Он взял бритву Стоуна и передал мне фонарик. Стоун не выказывал признаков того, что видит свет или замечает наше присутствие. Но маленькая голова кричала и визжала на нас. Рука Ван Ритена была тверда, движение бритвы — точно и верно. На удивление, Стоун потерял лишь немного крови, и Ван Ритен перевязал рану, будто обыкновенный порез или царапину.
Стоун перестал бормотать, как только отсекли голову-нарост. Ван Ритен сделал для больного все возможное, затем взял у меня свой фонарик. Выхватив ружье, он осмотрел землю у койки и со злостью опустил приклад — раз и еще раз.
Мы вернулись в нашу хижину, но я сомневаюсь, что смог тогда уснуть.
На следующий день, около полудня, мы услышали два голоса из хижины Стоуна. Этчема мы нашли уснувшим рядом со своим подопечным. Опухоль на левой груди лопнула, а на ее месте пищала и бормотала новая голова. Этчем проснулся, и мы втроем стояли и пристально смотрели на это явление. Стоун вставлял грубые словеса в звонкое, булькающее бормотанье этого чудовища.
Ван Ритен выступил вперед, взял бритву Стоуна и опустился перед койкой. Крохотная голова хрипло зарычала на него.
И тут Стоун заговорил по-английски:
— Кто это с моей бритвой?
Ван Ритен отпрянул и встал.
Глаза Стоуна, чистые и ясные, осматривали хижину.
— Конец, — сказал он, — я чувствую конец. Этчем, твое присутствие я еще могу понять, но Синглтон! Ах, Синглтон! Призраки отрочества явились засвидетельствовать мой уход! И ты, странный дух с черной бородой и моей бритвой! Изыдите прочь!
— Я не призрак, Стоун, — смог вымолвить я. — Я живой. Так же, как Этчем и Ван Ритен. Мы здесь, чтобы помочь тебе.
— Ван Ритен! — воскликнул он. — Моя работа достается лучшему человеку. Пусть удача пребудет с тобой, Ван Ритен.
Ван Ритен приблизился к нему.
— Не шевелись и потерпи немного, старик, — сказал он успокаивающе. — Еще только раз будет больно.
— Я уже много раз терпел, — весьма отчетливо ответил Стоун. — Оставь меня. Дай мне умереть. Гидра — ничто в сравнении с этим. Можешь срезать десять, сто, тысячу голов, но проклятье не срежешь, не отнимешь. То, что проникло в кость, из плоти уж не выйдет — равно как и то, что расплодилось в ней. Не режь меня более. Обещай!
В его голосе был прежний, еще с юношества, приказной тон, и он подействовал на Ван Ритена — так же, как всегда действовал на любого.
— Я обещаю, — сказал Ван Ритен.
Почти тут же, с этими словами, глаза Стоуна снова заволокло пеленой.
Затем мы втроем сидели подле него и наблюдали, как это отвратительное бормочущее чудовище росло из плоти Стоуна, пока не высвободились две жуткие, тонкие, маленькие черные ручки. Крохотные ногти походили на едва различимые идеальные полумесяцы; на одной ладони имелось даже розовое родимое пятно. Эти ручки жестикулировали, а правая тянулась к светлой бороде Стоуна.
— Я не могу этого вынести! — вскричал Ван Ритен и вновь схватился за бритву.
Тут же глаза Стоуна открылись, в них появился жесткий блеск.
— Ван Ритен нарушит свое слово? — медленно отчеканил он. — Никогда!
— Но мы должны помочь тебе, — выдохнул Ван Ритен.
— Мне уже не больно, мне не помочь, — сказал Стоун. — Пробил мой час. Это проклятье не наложили на меня, оно выросло во мне, как и этот ужас. И теперь я ухожу. — Его глаза закрылись, и мы стояли совершенно беспомощные, пока фигурка язычника пронзительно исторгала гортанные вопли, рождаясь заново.
И тут Стоун вновь заговорил.
— Ты владеешь всеми языками? — спросил он быстро.
И появившийся карлик неожиданно ответил на английском: