Мои военные города: Красногоровка, Марьинка, Авдеевка, Тоненьке, Счастье, Станица Луганская, Крымское.
Свободно говорю на английском и польском, а еще на военном матерном.
Огненные феврали
Фрагменты дневника
Иду из магазина домой, жую пироженку, светит теплое, почти весеннее солнышко, щебечут птички, на соседней площадке бегают дети. А внутри такое чувство… А вдруг я это вижу в последний раз, а вдруг завтра солнце будет освещать искореженные груды бетона и металла, воздух будет наполнять солоноватый запах дыма и крови, а холод и отчаяние — сжимать сердце. Может, я преувеличиваю, может, впадаю в панику, может, скажете вы, насмотрелась американских фильмов «а потом все умерли». Но все, что происходит, как-то не укладывается в моем сознании.
Впервые, когда я увидела Майдан в конце ноября, я подумала: ну что может изменить эта кучка студентов с наивными плакатами… И был кровавый разгон студентов 30 ноября и многотысячное Вече.
Когда я была на Майдане 1 декабря, я подумала: и зачем они создают эти отряды самообороны, ведь никто на них не станет нападать… И было 1 декабря на Банковой.
Когда я увидела в начале декабря, как вроде бы здравомыслящие мужчины и женщины строят баррикады в центре столицы, я посчитала это таким себе маркетинговым ходом, типа красиво смотрится на фоточках. Кто пойдет на такое большое число демонстрантов и кто осмелится даже пробовать разогнать митинг, который получил широчайшую огласку в прессе… И была ночь 10 декабря.
Затем были смешные посты о том как делать коктейли Молотова и как правильно поджигать БТРы. Ни один уголок моего сознания даже не допускал мыли о том, что это может стать реальностью и памяткой для списка покупок в магазине.
Январь. Немыслимо. Вялотекущее сопротивление приобретает более четкие формы. Первые погибшие и множество раненых.
Февраль. Мои друзья постят статусы с просьбами помочь в поисках броника, противогазов, дубинок, щитов. А я, стараясь удержать свой мир в зоне комфорта, все думаю: ну ок, решили поиграть в войнушку. Зачем им эта вся снаряга, ведь менты не будут стрелять по безоружным. Хоть они и звери, но какая-то доля человечности в них же должна остаться. Как потом они будут смотреть в глаза своим детям? Нееееет. Этого быть не может… 102 человека Небесной сотни, более 250 пропавших без вести.
Я смотрела 20 февраля стрим с Майдана и не могла поверить, что это происходит на самом деле. Я пыталась найти среди бегающих людей моих друзей. А когда показывали трупы, у меня замирало сердце в предчувствии, что я сейчас увижу знакомую куртку или силуэт. Я смотрела и молилась: «Только живите, пожалуйста, только живите». Было стыдно, что я не там, что не могу ничем помочь. И до сих пор это чувство переполняет меня.
У меня все время чувство дежавю. Не могла понять, почему и, главное, когда я испытывала нечто подобное. И вдруг поняла.
Шесть лет назад заболела моя мама. Сначала все было вялотекуще, диагноза не было, и как будто бы можно жить так и дальше. Просто закрыть глаза на некоторое неудобство, небольшие боли, головокружение… Были некоторые опасения, но вполне все могло и рассосаться. Это как один мой знакомый — ярый противник Майдана — сказал: зачем вы затеяли эту революцию? Дожили бы до выборов 2015 года, а там бы уже смотрели. Но… Мы с мамой сделали МРТ. Опухоль. Промедление в лечении было бы фатально.
И вот ты понимаешь, что человек, которого ты любишь больше всего на свете, по сути, умирает. Это не укладывается у тебя в голове. Ты пытаешься работать, заниматься повседневными вещами, общаться с людьми, но… Мысли твои все равно только об одном. Ты становишься гуру медицины в вопросе лечения разных опухолей. У тебя есть контакты ведущих клиник мира, ты знаешь названия всех лекарств и имена профильных специалистов. Любой, с кем ты разговариваешь, может подумать, что ты дипломированный врач с огромным стажем работы.
И вот сейчас примерно так же. Я изучила все международные договоры, у меня в быстром доступе страницы министерств разных стран. Подписана на обновления ведущих мировых политиков и международных организаций, постоянно подключена к интернет-ТВ и в телефоне у меня записаны номера известных журналистов.
Как и тогда, пытаюсь гнать от себя страшные мысли, верить и надеяться. Но я-то понимаю, что ничего не могу сделать: не могу сделать операцию и не могу выиграть эту войну.