Она знала, что другие празднества в городе начнутся только в понедельник после полуденной публичной церемонии. Выйдя с трибуны, завершив свою инаугурационную речь, Фокс направился в Капитолий и подписал необходимые документы, представляя кандидатуры в свой кабинет, чтобы Сенат мог приступить к работе над утверждением. Затем он пообедал с лидерами Конгресса, прежде чем насладиться инаугурационным парадом. Вечером будут праздничные балы, по кругу новый президент и вице-президент.
«Как только они все уедут отсюда, — сказал Дэнни, — это не имеет значения. Все слишком разбросаны. Нет. Наша ахиллесова пята завтра в полдень. Где Люк?
Внезапное изменение темы застало ее врасплох.
«Уточняю больше зацепок с Обществом Цинциннати», — сказала она. «Зорин не зря отправил туда Аню Петрову. Я хочу знать, что это такое».
«Я тоже, — сказал Дэнни. «Это поднимает интересный вопрос. Какое отношение имеет к СССР социальный клуб эпохи Войны за независимость, которому уже двести с лишним лет?»
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Люк сел за кухонный стол. Вода кипела в чайнике на плите, где Бегин варил горячий чай. Сью села с ним, и Люк задумался, как много из этого она знает и как много открывает для себя впервые. Ее предыдущие комментарии, казалось, указывали на то, что она была чем-то большим, чем просто пассивным наблюдателем. Он задавался вопросом о ее матери, но знал, что лучше не спрашивать. Он заметил несколько семейных фотографий в других комнатах — только отца и дочь, — которые заставили его задуматься о разводе, а не о том, что он вдовец.
Античная латунь хронометр на стене показал, что она приближается к 5:00 PM На следующий день уже прошел быстро. С постоянно темнеющего неба начал сыпаться снег, а ветер продолжал стучать по стеклам. В каминной решетке все еще горел огонь, источая тепло и золотое сияние. Но в деревянном ящике больше не лежало бревен, и все снаружи было слишком мокрым, чтобы сгореть. Он уже заметил термостат, который указывал, что в доме есть центральное отопление.
Бегин поднес чайник к столу и налил всем по чашке горячей воды. Люк любил зеленый чай, вкус которого приобрел в армии у одного из рейнджеров. Впрочем, ничего особенного для него. Ни фруктов, ни специй, ни сливок. Он предпочитал простую смесь, без добавок, без кофеина, если таковая имеется. Которая была у Бегин под рукой.
Его хозяин сидел за столом. Перед ними были сложены пластиковые свертки из ящика в прихожей. Он обнаружил, что это были вакуумные пакеты, содержимое которых было закрыто непрозрачным покрытием.
«Это может показаться вам неважным, — сказал Бегин. «Но некоторые вещи, относящиеся к Обществу Цинциннати, важны для меня. Я был членом всю свою сознательную жизнь. Один из наших предков участвовал в войне за независимость и был одним из основателей».
«Вы первый, кто станет его лидером?»
Пожилой мужчина кивнул. «Верно.»
«И позвольте мне угадать. Ты последний, пока мисс Джим Боуи не выйдет замуж и не родит сына, поскольку женщины не могут быть членами».
«Ты всегда такой придурок?» — спросила Сью.
«Только когда меня играют, что, кстати, похоже, и у вас обоих».
«Питер Хедлунд рассказал вам о 14-й колонии», — сказал Бегин.
Он кивнул. «Планы Америки по завоеванию Канады. Это было давно. Какая разница?»
«Мы делаем.»
Голос Бегин повысился на несколько ступеней, что, казалось, удивило пожилого человека. Поэтому Люк отступил и стал слушать, как обстоят дела сразу после Войны за независимость. Новая страна в смятении. Лидерство как минимум. Практически несуществующая экономика. Между собой борются тринадцать штатов. Никакого единообразия. Никакой централизации. И офицеры, и солдаты регулярной армии были отправлены домой без оплаты после многих лет верной службы. Поговаривали об очередной революции, на этот раз гражданской войне.
Общество Цинциннати, впервые созданное в 1793 году, вышло из этой суматохи. Сначала никто не обращал на это внимания. Но когда отделения были организованы во всех тринадцати штатах, а его казна превысила 200 000 долларов, люди испугались. У общества было больше денег, чем у страны, и солдаты-организаторы забили тревогу. Дело в том, что членство передалось по наследству новой знати и нации, разделенной по классам.
«Патриции и плебеи», — сказал Бегин. «Таким критики увидели новую нацию. Как в Древнем Риме, где произошло то же самое. В период с 1783 года, до конца революции, и до 1787 года, когда была принята Конституция, эта страна оставалась в страхе. Это были трудные годы, которые книги по истории замалчивают».