Через два дня нас привезли на станцию. Несколько офицеров НКВД со списками в руках размещали прибывших в хорошо знакомых товарных вагонах.
На этот раз в них загружали людей больше, чем раньше, когда нас везли из Литвы. И все началось сначала — строгий надзор, враждебно настроенные солдаты, которые кричали на нас и торопили, суп в ведрах и проклятая дырка в полу. Все было так же, как и двенадцать месяцев назад, и так же, как и тогда, мы не имели никакого представления, куда нас везут и что с нами будет.
Спрашивать конвоиров бесполезно. Они не разговаривали с нами, не реагировали на нас и, похоже, были совершенно безучастны к нашему положению. Для нас депортация — унижение и испытание, для них — обычная работа.
Постепенно отчаяние охватило всех пассажиров вагона, и больше всего нас беспокоила неизвестность. Хотя мы и могли догадываться, что, вероятно, нас повезут еще дальше, на север Сибири. Но никто не знал, куца именно и что нас там ждет.
Из Новосибирска поезд пошел на восток по Транссибирской магистрали, в город Черемхово. Один раз состав остановился в Красноярске, где нам дали возможность вымыться в бане городской пересыльной тюрьмы, которую специально построили для идущих по этапу. До нас сотни тысяч людей прошли тем же маршрутом, но мир еще не знал о размахе сталинских репрессий, жертвами которых стали миллионы людей. Весь путь через Сибирь был пропитан слезами и страданиями невинных, которые не знали, за что им уготованы такие испытания.
Пока нашу одежду пропаривали в специальных камерах санобработки, мы мылись в долгожданной бане. Все делалось в спешке, под окрики: «Давай! Давай!» И снова мы чувствовали себя стадом скота, бессильными перед властью и прихотями наших охранников.
Глядя на проносящуюся за маленьким зарешеченным окном нашего вагона чужую, незнакомую страну, я испытывала страшную тоску.
Почему мы здесь оказались?
Почему с нами так обращаются?
Почему нам не разрешили жить так, как мы хотели?
Я старалась подавить в себе мысли о нашей прежней мирной и обеспеченной жизни, но ничего не могла поделать с собой. Нахлынули воспоминания, и с ними я переносилась то в дом в маленьком Кибартае, который мы так спешно оставили, то в Данию, к моей семье, где никто не знал о нашей судьбе. Как они там? Живут, как и прежде, с обычными каждодневными заботами и радостями или и в их жизнь вторглась война? Я не могла получить ответы на эти вопросы и понимала, что еще не скоро их получу.
Невозможно было подавить в себе мучительную зависть, когда поезд проходил мимо поселков и городишек, где люди жили своей нормальной жизнью. Дома — небогатые, иногда — жалкие лачуги, но все равно мне хотелось, чтобы нашей семье разрешили остаться в одном из таких мирных мест, где бы мы могли жить в безопасности, спокойно и без страха, что однажды нас опять сорвут с места и сошлют бог знает куда.
Но больше всего я боялась за детей. Шнеуру — шесть лет, а Гарриетте нет еще двух. Я продолжала кормить ее грудью, и это не всегда было легко в трясущемся товарном вагоне, когда к тому же со всех сторон тебя окружают незнакомые люди.
Нас привезли в Черемхово около десяти утра. В проливной дождь, напоминавший тропический ливень, но только очень холодный. Никто не хотел выходить наружу, но вскоре нам приказали выйти из вагонов.
А до этого мы стали свидетелями спора между начальником нашего конвоя и начальником станции. Офицер НКВД Якушев, начальник конвоя, отвечал за прибытие нашего этапа по расписанию. Начальнику станции приказали сразу после прибытия отправить наш поезд назад, и он настаивал на немедленной выгрузке людей. Якушев, напротив, хотел, чтобы мы оставались в вагонах до тех пор, пока за нами не приедут. С одной стороны, ему так легче было охранять нас, а с другой, он не хотел рисковать, поскольку в такую погоду люди могли легко простудиться и заболеть. А он отвечал за то, чтобы ссыльные доехали до места назначения здоровыми. Никто не должен отстать от этапа из-за болезни, иначе у конвоя появятся лишние заботы. Спор закончился победой начальника станции. И Якушев приказал выгружаться.
С неохотой мы выходили из душного и грязного вагона. Он опостылел нам, но он защищал нас от безжалостного, не утихающего дождя, который, казалось, имел символический смысл.
Поезд ушел, оставив нас на запасном пути довольно далеко от станции. Вокруг простирались бескрайние поля, и никаких домов или строений, где можно укрыться.
Мы стояли небольшими группами у багажа, сваленного в кучи, как попало. Мягкая глинистая почва под ногами превращалась в жижу, в которой увязали ноги. Два часа тысяча замерзающих, промокших до нитки людей простояли под непрекращающимся ливнем посреди голого поля.
Наконец подъехали несколько подвод. Поскольку наш вагон находился в хвосте поезда, то мы последними погрузили багаж на телегу. Лошадь медленно потянула телегу по грязи. Возчик с вожжами в руках шел рядом, мы по мокрому полю тащились сзади.
Нас снова привезли в школу, где мы вместе с несколькими семьями разместились в пустом классе. Трудно сейчас вспомнить, в скольких школах мы останавливались по пути нашего следования. Только потом стало понятно, что этапирование проводилось по графику, приуроченному к школьным каникулам. Без каких-либо специальных приготовлений именно школы можно было использовать под временное пристанище тысяч людей, пересылаемых с одного конца страны на другой.
Кое-как устроившись, мы переоделись в сухую одежду и, чтобы согреться, выпили водки. Вскоре после этого улеглись и без сил, вымотанные до предела за этот длинный день, сразу же заснули.
Ночью нас разбудили, когда одна из семей стала переносить свой багаж в другой класс. Но мы были такими уставшими и сонными, что не обратили на них внимания. Только утром мы обнаружили, что тридцатикилограммовый мешок с мукой, который мы с таким трудом довезли, исчез. Люди, ночью переносившие свои вещи, возможно, наш мешок и утащили. Они хорошо понимали, что найти его среди багажа тысячи людей не реально. Мы не знали этих людей и ничего не могли поделать. Единственное утешение за нашу неосмотрительность — надежда на то, что потеря драгоценного мешка с мукой послужит нам уроком на будущее.
На следующее утро мы проснулись рано. Усталость от мучений прошедшего дня чувствовалась во всем теле. Постепенно нас охватило отчаяние, и мы думали лишь о том, как остаться в живых, пока мы не доберемся до неизвестного нам места назначения. Тысячу депортированных, в числе которых была и наша семья, отправили по реке Ангаре до Заярска на двух больших баржах, которые на буксире тянул колесный пароход. Нас погрузили на крайнюю баржу, и пароход пошел вверх по реке. В полночь встречный пароход, идущий вниз по течению, задел первую баржу, наша баржа тоже получили удар. Еще несколько минут и могла начаться страшная паника. Пассажиры с нижней палубы были уже готовы прыгнуть за борт. К счастью, ни наша, ни первая баржа не получили серьезных повреждений. Люди постепенно успокоились, и плаванье до Заярска продолжилось.
Неожиданно с молниеносной быстротой среди пассажиров пронесся слух, что нас везут в порт Тикси на Ледовитом океане, чтобы оттуда на пароходе отправить в Соединенные Штаты Америки. Однако вскоре люди заподозрили, что слух распространили офицеры НКВД специально, чтобы облегчить работу конвоя и чтобы у нас не пропало стремление выжить. Среди депортированных уже отмечались случаи глубокой депрессии и отчаяния, а несколько молодых людей пытались совершить побег. Вот почему, наверное, в НКВД решили «задобрить» ссыльных перспективой счастливого окончания их страданий.
Конечно же, никаких официальных сообщений на этот счет никто не делал, но до самого конца нашего плавания были люди, упорно верившие в правдивость этих слухов. По их версии, американское правительство потребовало, чтобы депортированных из Литвы отправили в Соединенные Штаты, где три миллиона литовских эмигрантов проводили кампанию за освобождение своих соотечественников. Те, кто верил этим слухам, и даже те, кто не верил, воспряли духом. В нашем положении даже самая невероятная возможность спастись казалась реальной. Обстоятельства сделали нас чувствительными и наивными. Мы стали верить в чудеса. В некотором смысле мы находились в таком же положении, как и те евреи, которые по дороге в газовые камеры не сомневались, что их везут в надежное и безопасное место.