Через два дня плавание закончилось. Мы приплыли в Заярск, откуда нас должны были переправить на реку Лену. Это примерно километров сто на северо-восток. В Заярске мы пробыли три дня. Для перевозки людей пригнали двадцать грузовиков. Несмотря на то, что грузовики работали непрерывно, понадобилось три дня, чтобы перевезти всех ссыльных. Поскольку в Заярске школы не было, то нас оставили прямо на улице. Мы ночевали под открытым небом рядом с багажом, который от страха, что его могут украсть, теперь уже никто не оставлял без присмотра.
Мне удалось найти маленький флигелек, в котором Рахиль и дети могли поспать. Он стоял прямо в центре Заярска и принадлежал русской семье, которая с обычным русским гостеприимством приняла Рахиль с детьми, не задумываясь о последствиях того, что предоставили кров спецпоселенцам.
Мы с мамой вынуждены были оставаться на улице и устроились рядом с багажом. В таких жутких условиях люди ослабли и начались болезни: малярия, расстройство желудка, пневмония. Моя мама два дня страдала от расстройства желудка. Слабая и беспомощная, она лежала на улице, на узлах с вещами. С большим трудом я достал лекарство. Ей стало немного лучше, когда на третий день нас повезли на грузовике в порт Осетрово на реке Лене.
В Осетрове мы погрузились на большой колесный пароход, на котором нам предстояло плыть дальше на север до Якутска. Если сравнить то, что нам пришлось пережить за последние дни, то путешествие по Лене было, можно сказать, довольно приятным и спокойным. И это, несмотря на то, что мы теснились в одном из салонов парохода, где разместились еще несколько семей. После товарного вагона и плавания на барже до Заярска здесь мы чувствовали себя как пассажиры первого класса.
За восемь суток, проведенных на колесном пароходе, нам удалось восстановить силы и придти в себя. На реке Лене мы видели потрясающе красивые сибирские пейзажи, фантастические скалы по берегам, бескрайние, покрытые синей дымкой леса и огромные равнины, пугающие своей дикой девственностью и пропитанные не потревоженным покоем. Они произвели на нас глубокое, неизгладимое впечатление. До этого мы никогда не видели таких почти невероятных пейзажей.
Для заправки топливом пароход останавливался в разных речных портах, и мы сходили на берег, чтобы кое-что купить из продуктов. В общем, за время этого плавания настроение несколько улучшилось, и наши попутчики заметно повеселели.
В Якутск мы приплыли в первых числах августа, но не выгружались в ожидании другого парохода, на котором должны были плыть дальше на север, в низовье реки Лены.
Пока пароход стоял у пристани, некоторые мужчины ушли в город. Они легко получили разрешение офицеров НКВД, которые знали, что семьи этих мужчин остаются на пароходе в качестве заложников.
После я узнал, что они ходили к местным властям города Якутска в поисках работы, чтобы не ехать дальше на север. Довольно странно, но работу они нашли, и им разрешили остаться в городе вместе с семьями. Такое неожиданно покладистое отношение со стороны властей объяснялось тем, что все вновь прибывшие хорошо говорили по-русски и многое умели делать: из-за войны в Якутске не хватало рабочих рук. Конечно, в тот момент никто не знал, как этим людям повезло.
Я мог бы тоже отправиться в город и тоже, несомненно, нашел бы работу. Но не осмелился оставить Рахиль, маму и детей одних. Я не знал, когда пароход поплывет дальше, и боялся, что они могут уплыть без меня. Я не решился рискнуть и позже горько сожалел об этом. Но после драки кулаками не машут.
Эти события ясно показали, как много зависит от случайностей в системе, в которой мы оказались, и как от этих случайностей зависят судьбы людей.
К этому времени последняя надежда на то, что нас отправят в Соединенные Штаты Америки, рухнула. Если бы это было не слухами, а правдой, то власти никому бы не разрешили остаться в Якутске.
На двух баржах, которые тянуло буксирное судно, мы уплывали все дальше на север, и после Якутска пейзаж резко изменился. Вдоль берегов мы уже не видели полей, а только леса и скалы. Постепенно лес стал редеть. По берегам была только скудная низкорослая растительность. И появилась тундра: унылые, суровые пейзажи. Хотя был еще август, но стало заметно холоднее.
Эта часть нашего долгого пути запомнилась одним событием, которое навсегда врезалось в память. Мы стояли на палубе баржи. Солнце у края горизонта бросало слабые красновато-золотистые лучи на серый, безжизненный ландшафт с одинокими, жалкими низкорослыми деревцами. Это было печальное и угнетающее зрелище, а когда я увидела в отдалении склоны гор, покрытые снегом, не растаявшим за короткое и холодное лето, меня охватило отчаяние. Мне казалось, что это конец всего живого, конец Земли.
Мы стояли, глядя на этот удручающий ландшафт, когда, вдруг, кто-то запел:
Это молодые мужчины и женщины пели «Хатикву», что значит «Надежда», песню, которая теперь стала национальным гимном Израиля. В ней поется о тысячелетней надежде евреев стать свободным народом и жить в своей стране, о неутолимой тоске по Иерусалиму и горе Сион.
Молодые люди запели, не сговариваясь, и, думаю, всех нас охватило чувство братства и единения. Все больше голосов присоединялось к песне о солнечной обетованной стране, пока баржа, качаясь на волнах, плыла между враждебных безжизненных берегов к Северному Ледовитому океану.
В атмосфере безнадежности и отчаяния песня дала нам надежду. Ни наши охранники, ни литовцы не знали, о чем мы поем, и что нашей песней мы выражаем протест. Это была только наша песня. У нас можно было все отнять, но только не мысли и чувства, которые «Хатиква» пробуждала в нас. Они принадлежали только нам, и никакая власть не могла отнять их у нас.
Многие пели со слезами на глазах. Надежда и те чувства, которые мы вложили в песню, объединили нас со многими поколениями евреев, которые оказывались в подобных ситуациях. Многие из этих молодых людей увидят свою мечту осуществленной. В конце шестидесятых и в начале семидесятых годов многим из них разрешили уехать из Советского Союза в Израиль, где они теперь и живут.
Мы еще долго стояли на палубе, и песня еще продолжала звучать в нас, даже после того, как она стихла. Мы были все разные, у каждого свои корни и разное восприятие мира, и разные судьбы. Но, несмотря на все различия, в те минуты песня связала нас невидимыми узами истории нашего народа. Наша судьба — это всего лишь несколько строчек на одной из страниц книги истории нашего народа.
Несколько раз буксир причаливал к берегу в маленьких деревнях и поселках, и многим семьям приказывали выгружаться. Казалось, что определять нашу дальнейшую судьбу разрешили нашим охранникам. Никто не интересовался нашим мнением, да мы ничего и не могли сделать, столкнувшись лицом к лицу с безжалостной властью. Конечно, мы пытались понять, на основании чего отбирались люди и почему их высаживали барж в разных местах. Но в решениях и в действиях функционеров НКВД трудно было найти какую-либо логику.
Ландшафты становились суровее и мрачнее. Создавалось впечатление, что оставшихся на баржах людей решено было наказать суровее всех за преступления, которые никто из них не совершал. После Якутска нас охраняли без особой строгости: было очевидно, что никто не рискнет бежать в этих диких местах.