Наш завхоз Иванов, инвалид войны и алкоголик, терпеть не мог распределять продовольственные карточки. Многие жаловались на него директору, но тот не осмеливался уволить инвалида войны…
Однажды Севастьянов вызвал меня к себе в кабинет и, как всегда, с льстивой улыбкой сказал, что школа находится в трудном положении. И с той же улыбкой попросил меня взять на себя почетную обязанность по получению и распределению продовольственных карточек, добавив, что учителя будут мне очень признательны за это, а он постарается найти нового завхоза. Но, как выяснилось позже, он и не собирался этого делать.
На несколько месяцев его поручение стало тяжелой ношей для меня. Надо было забирать карточки в конторе, которая находилась очень далеко от школы. Каждый раз я проходил это расстояние пешком. Что само по себе тяжело, а тем более зимой, когда температура опускалась до -40. К тому же распределение карточек и ведение отчетов — довольно трудоемкая работа, на которую я тратил много часов, но за которую мне не платили ни копейки.
Как и всем советским гражданам, при назначении на работу мне выдали трудовую книжку, которая находилась при мне на протяжении всей жизни в Сибири. В этой книжке содержалась вся информация об образовании и трудовой деятельности. В нее заносились данные о повышении в должности, информация о переходе с одной работы на другую, а также разного рода порицания. Когда работник увольнялся, все это фиксировалось в его трудовой книжке. Вписывали в нее и поощрения, и благодарности за активное участие в общественной жизни. На это обращали особое внимание при устройстве на новую работу.
Крепостное право отменили в России в девятнадцатом веке, но трудовые книжки, как своего рода реликт, остались. Несмотря на то, что сам факт их наличия не соответствовал заявлениям советской власти о привилегиях рабочих в рабочем государстве.
В Советском Союзе обучение иностранным языкам начинается с пятого класса. Моим пятиклассникам по двенадцать лет, самый трудный возраст. Но, может, особенно труден он для учителя немецкого языка.
В 1943 году Германия, немцы и все, что связано с этим, вполне естественно, вызывало неприязненную реакцию у большинства русских. У многих родственники на фронте, многие потеряли близких в результате бомбежек городов в европейской части Союза. Некоторые ученики просто отказывались учить немецкий. «Мы не хотим учить язык фашистов!» — говорили они. Мне стоило больших трудов и терпения убедить их в важности изучения этого «фашистского языка» как в военное, так и в мирное время.
Я говорил им, что Красная Армия с фашизмом обязательно покончит, и после войны потребуются специалисты, хорошо владеющие немецким языком для работы в оккупированных районах Германии. Я тогда не осознавал, насколько я был прав, но к моим аргументам прислушивались не все. Несмотря на все мои доводы, многие упрямо отказывались учить немецкий язык.
Но я упорно стоял на своем, и в конце концов мы пришли к джентльменскому соглашению. Мы договорились, что если ученики внимательны на уроках, хорошо работают в классе и выполняют домашнее задание, то им будет разрешено задавать мне вопросы о жизни в Европе. Большинство учеников, кроме Якутска, нигде не были и ничего не знали о жизни в больших городах, а тем более за границей. Им не терпелось об этом узнать.
Многие не видели домов выше двух этажей, трамваев, легковых машин. Они не представляли, как это в доме может быть водопровод и туалет. После моих рассказов меня однажды спросили: «Где же люди, живущие на пятом этаже, будут брать яйца, ведь кур там нельзя держать?»
Мои ученики знали, что я ссыльный, но за все время работы школьным учителем в Советском Союзе, я никогда не ощущал недоверия или настороженности. Кроме некоторых невинных проделок, проблем с учениками у меня никогда не было. Наоборот, они часто показывали мне, что я им и как человек, и как преподаватель очень нравлюсь, тем самым отвлекая меня от унылых мыслей о трудностях жизни.
Я сравнительно легко приспособился к советской системе образования, хотя она очень сильно отличалась от принципов, принятых на Западе. Самое главное требование, предъявляемое к советскому учителю, состояло в том, что он должен воспитывать учеников в духе коммунистических идей, уважения и почитания руководителей страны, послушания и патриотизма. По всей стране использовались одни и те же учебники, изучаемые предметы также были одни и те же. В течение всего года большое внимание уделялось поведению, и все ученики с первого по десятый класс получали оценки за поведение: от единицы до пятерки.
«Anna und Marta baden» — самое первое предложение в учебнике немецкого языка, по которому учились в советских школах. Предложение может показаться странным, но, в действительности, оно было кстати. Дело в том, в русском языке нет коротких и длинных гласных, и, чтобы продемонстрировать разницу с немецким языком, в учебник включили это предложение. В слове «Anna» гласная «а» произносится кратко, а в слове «und» гласная «и» — долго, и так далее. «Baden» — первое немецкое слово, которое заучивали ученики. Как люди изобретательные, они, не долго думая, дали мне прозвище «Баден», которое приклеилось ко мне на все годы моей учительской деятельности. Когда после перемены я шел в класс, я слышал, как ученики кричали: «Баден идет!».
Много позже, когда Шнеур учился уже в пятом классе и стал моим учеником, прозвище дали и ему. Ученики звали его «Баденуол» — единственное в своем роде слово на немецко-якутском языке. «Уол» — по-якутски мальчик.
Провокационный визит
В середине декабря, в самое темное время года вдруг заболела Гарриетта. Вызвали врача, и после осмотра он сказал, что ее нужно срочно положить в больницу, и вызвал неотложку. Она заболела дифтерией. Ни ей, ни Шнеуру прививки от этой страшной болезни не делали. Гарриетте было три года. Поскольку между собой мы говорили по-немецки, она могла разговаривать только на этом языке. Вот почему я поехала вместе с ней в больницу, где мы пробыли шесть долгих недель. Помню эти недели, чрезвычайно трудные для нас всех, и особенно для бабушки. Теперь ей одной приходилось заниматься хозяйством, и каждый день она еще ездила к нам в больницу и привозила еду. Нам повезло: главный врач детской инфекционной больницы доктор Йоффе оказалась первоклассным специалистом. Три года назад ее тоже депортировали из Литвы.
Русским языком я еще плохо владела, а с ней могла разговаривать по-немецки. Должна признать, что лечение в больнице было хорошее. Гарриетте вводили большие дозы сыворотки, но все равно поправлялась она медленно. Только через шесть недель ей перестали делать уколы, убедившись, что она выздоровела. Нас выписали из больницы. Мы все почувствовали облегчение, но, к сожалению, это была лишь маленькая передышка.
Через несколько недель после нашего возвращения заболел Шнеур. Его тоже положили в больницу, и врачи не могли понять, как он мог заразиться, поскольку перед выпиской Гарриетте сделали все анализы.
Болезнь у Шнеура протекала тяжелее, чем у Гарриетты, и ему вводили еще большие дозы сыворотки, чем ей. Его состояние было настолько тяжелым, что врачи решили сделать переливание крови. Я поехала в больницу, сдала кровь, и ему сделали переливание. После этого ему стало немного лучше.
Врачи не могли понять, как мог заразиться Шнеур. Доктор Иоффе расспрашивала меня о наших жилищных условиях, и я сказала ей, что с нами рядом живут еще две семьи с детьми, и две девочки ходят в детский сад. Врач определила, что разносчиками болезни могут быть девочки, и что сначала от них заразилась Гарриетта, а потом Шнеур.
Девочек положили в больницу на обследование, и выяснилось, что доктор Йоффе права. Старшая девочка была переносчиком этой болезни, хотя сама она не болела. Ее оставили в больнице на лечение.
К сожалению, мы поняли, насколько правдива старая пословица, что беда одна не ходит. Пока Шнеур поправлялся после болезни, приключилось несчастье с бабушкой.