Через неделю меня выписали, но температура на улице по-прежнему была — 55, и я не знала, как везти ребенка домой в такой жуткий мороз. Я сказала об этом Марии Ивановне, и она закутала малыша в одеяло таким образом, что получился огромный сверток. На улице в повозке нас ждал Израэль. Мария Ивановна завернула этот сверток в огромный тулуп и села в повозку, положив теперь уже громадный сверток к себе на колени. Просунув руку через все слои, Мария Ивановна держала ее над лицом малыша, чтобы чувствовать, как он дышит. Я страшно боялась, что ребенок может задохнуться или замерзнуть. Никогда еще путь не казался мне таким длинным, как эта дорога из больницы на селекционную станцию. Мария Ивановна все время успокаивала меня, заверяя, что она уже много раз так перевозила детей, и ни один не замерз.
Настоящее облегчение я почувствовала только тогда, когда мы, наконец добрались до дома и раскутали нашего сына. Шнеур и Гарриетта радостно встретили нас, подпрыгивая от нетерпения поскорее увидеть своего брата. Они уже придумали ему несколько имен и теперь соревновались, кто назовет его смешнее. Гарриетта предложила назвать его «чулок». Мы попросили Марию Ивановну остаться и поужинать с нами. Ужин готовил Израэль, и у него получился очень вкусный суп из говядины. Приготовлением еды он занимался редко, но ему удалось сварить очень вкусный суп, и после нашей поездки мы ели с большим аппетитом.
Когда Мария Ивановна собралась уходить, мы хотели вручить ей небольшой подарок в благодарность за ее помощь и участие, но она категорически отказалась, сказав, что все, что она сделала, входит в обязанности акушерки и что за это она получает зарплату.
Ну, а для нас с рождением сына началось беспокойное и трудное время. В нашей маленькой комнате нас теперь было пятеро, и вот уже поистине настало время испытаний нашему терпению и выносливости. Здесь мы стирали пеленки, здесь дети играли и делали уроки, здесь же мы ели, и эта же комната служила для нас спальней. Особенно тяжелыми были четыре месяца до наступления тепла. Когда теперь мысленно возвращаюсь в то время, я удивляюсь, как мы смогли все это спокойно пережить, откуда мы брали силу и упорство, чтобы справиться со всеми трудностями. Наверное, мы о них не думали. Мы просто жили с ними, не задавая вопросов.
Спустя некоторое время, посовещавшись, новому члену нашей семьи мы дали имя Самуэль. Он был очень милым ребенком, за ним легко было ухаживать, а поскольку молоко у меня не пропало, то и с кормлением не возникало проблем. Зимой 1947 года некоторые продукты питания из продажи исчезли. После отмены карточек, положение с едой стало хуже.
Когда закончился мой послеродовой отпуск, я решила уволиться. У нас была возможность отдать Самуэля в ясли, но мы не захотели, и я решила, что лучше сама займусь и хозяйством, и детьми.
Как и в самые тяжелые месяцы, которые мы пережили в Якутске, мы и здесь боролись с голодом. У меня еще остались две красивые ночные сорочки. Я берегла их, надеясь когда-нибудь поносить, но пришел и их черед.
В воскресенье утром, когда Израэль был дома и мог присмотреть за детьми, я поехала в Покровск. Я решила продать сорочки Нине Ивановне — нашему врачу, которая питала слабость к заграничным вещам и могла позволить себе покупать такие вещи. Словом, за сорочки и другие маленькие вещички, которые я ей тоже продала, выручила неплохие деньги. Теперь можно было купить хлеб и масло. Редко, но все же мы покупали на частном рынке мясо: конину или оленину. Поездка в Покровск заняла у меня несколько часов, и я очень торопилась, чтобы покормить Самуэля. Когда я, почти бездыханная, открыла дверь в комнату, то увидела совершенно неожиданную картину. Посреди комнаты сидела Александра Сергеевна и кормила грудью моего сына. Мне рассказали, что после моего отъезда он раскапризничался и начал кричать. Ни Израэль, ни дети не смогли его успокоить. Потом пришла Александра Сергеевна, но и ее попытки также оказались тщетными. Тогда она решила покормить его грудью. Очевидно, это и было то, что он хотел, и сразу успокоился.
Шнеуру исполнилось одиннадцать лет, Гарриетте — шесть, и они уже могли помогать мне по хозяйству, присматривать за своим младшим братом. Мы все с нетерпением ждали весны и лета, чтобы выбраться, наконец, из стесненного пространства нашего маленького жилища на волю, на свежий воздух, под теплые лучи солнца. С наступлением лета пришло наше освобождение. Радиусом не более пяти километров от центра Покровска.
Птицеводы
Моя карьера эксперта по томатам продолжалась всего восемь месяцев, после чего я снова стал школьным учителем. Жена Климова, Анастасия Алексеевна, преподавала русский язык в Покровской школе. Осенью 1947 года, когда закончились каникулы, она спросила меня, не хотел бы я преподавать в школе немецкий язык. Она помнила, что когда мы приехали из Якутска, я приходил в школу устраиваться. Я с радостью принял ее предложение.
Заинтересованность Анастасии Алексеевны во мне, как в учителе немецкого языка, была не бескорыстной. Дочь Климовых, Нина, пошла в пятый класс. Как раз с пятого класса начинали учить иностранный язык, в частности, немецкий. Родители не хотели, чтобы, по их словам, «наша дочь знала его хуже, чем ученики в более цивилизованных районах страны». Поэтому они обратились ко мне.
Но мою кандидатуру сначала должны были утвердить в районном комитете партии. Проблем не возникло, поскольку свидетельство, подписанное фрейлен Рунд и Министерством образования Якутии, удостоверяло мою квалификацию, да и Климов, как один самых влиятельных людей в Покровске, мог замолвить за меня словечко.
Однако после моего назначения возникла другая трудность: школа не может предоставить нам жилье. И снова Климов пришел на выручку. Нам разрешили остаться в доме Сагитовых до тех пор, пока школа не найдет, где нам жить. Итак, я опять стал учительствовать.
Мы занимались по тому же учебнику, где первое немецкое предложение было «Anna und Marta baden», а поскольку некоторые ученики были знакомы с моими учениками из Якутска, то вскоре восстановилось мое прежнее прозвище «Баден», а Шнеура стали звать «Баденуол». В этой школе училось много якутов, и большинство учителей — тоже якуты.
В интернате при школе жили ученики, приехавшие из самых отдаленных уголков района, на территории которого могла бы разместиться половина Дании. Однако жителей в районе насчитывалось не слишком много: примерно около шестнадцати тысяч, в сотни раз меньше, чем в Дании. Многие ученики — единственные, кто в семьях умел читать и писать. Борьба с безграмотностью в этом отдаленном уголке Сибири пока еще не принесла впечатляющих результатов.
Менталитет якутов отличается от менталитета русских. И потому не сразу можно понять их образ мышления и характер. Основные занятия — оленеводство, охота и рыбная ловля. Много веков у них не было письменности, и все их легенды и традиции передавались из уст в уста, от одного поколения к другому. Шаманизм имел глубокие корни в их культуре, и советской власти пришлось долго бороться с ним. Надо сказать, что никто окончательно не победил. Некоторые традиционные якутские праздники приходились на летние месяцы, и это было ярким примером того, насколько якуты привязаны к своим старым культурным традициям и обрядам, отправляемым по ночам. В такие ночи Покровск оглашался однообразным ритмическим пением, сопровождаемым горловыми вибрирующими звуками, различными завываниями и простыми ударами по бубну рукой или специальной деревянной колотушкой. Это действо, монотонное и самозабвенное, без энтузиазма воспринималось нами.
После образования Якутской Автономной Советской Социалистической Республики в 1922 году у якутов появилась письменность. Вначале — на базе латинского алфавита, а в 1940 году — на основе кириллицы. Звукам, для отображения которых не нашлось русских букв, оставили латинское написание. Стали выходить газеты, журналы и книги на якутском языке. Переводили произведения как русских, так и зарубежных классиков. Открыли театр, где и пьесы, и оперы исполнялись на родном языке оленеводов, охотников и шаманов. Тем не менее переход к современному образу жизни был трудным, и на это требовалось время. Как и другие угнетенные национальные меньшинства, якутский народ страдал от культурного давления, которому его подвергали русские. С незапамятных времен отношения между русскими и якутами были натянутыми, и ничего не изменилось ни во время революции, ни спустя многие годы после. Взаимная враждебность открыто проявлялась в конфликтах с жестокими драками, которые возникали после пьянок.