Позже все ходили вокруг елки и пели разные песни. Детям все это очень нравилось, и они ликовали.
Теперь, когда снова приближались новогодние празднества, возбуждение охватило и наших детей. Подготовка шла везде. В каждом доме что-то вырезали, склеивали, и дети говорили только об этом. Лишь в нашем доме все было спокойно, потому что мы не праздновали Рождество. Правда, празднование Нового года не имеет ничего общего с религиозным праздником, но, тем не менее, мы ассоциировали это с чем-то, что не согласовывалось с нашими еврейскими традициями. Наряженная елка, как бы она ни называлась — рождественская или новогодняя — не могла быть в еврейской семье. Мы объяснили детям, почему у нас не может быть новогодней елки, и они смирились, хотя пока были маленькими, им, возможно, это трудно было понять. Однако они всегда принимали участие во всех праздниках, проводимых в школе, вместе со всеми.
Но в тот год Гарриетта и Самуэль умоляли поставить елку дома. Они хотели украсить ее и танцевать вокруг нее. как это делалось в каждом доме. Они продолжали просить елку, и, в конце концов, мы уступили, пообещав сходить за ней в лес вместе с ними.
За два дня до Нового года мы сходили в лес, нашли елку, спилили ее и торжественно принесли домой. Дети прыгали от радости и сразу же стали готовиться к новогоднему празднику. Они что-то вырезали, клеили, украшали елку каждый на свой лад и были просто счастливы. Мы с Израэлем относились к этому со смешанными чувствами, но не укоряли детей, потому что в нашей тоскливой и серой жизни и так было мало радостей. К тому же, несмотря на все попытки дотянуть до конца месяца, мы снова оказались без денег, и нам не на что было купить продукты к праздничному столу.
Я умудрилась придумать очень скромную еду: жареную картошку, квашеную капусту, ржаной хлеб и компот из мороженой брусники. Увы! Радость ожидания праздника испарилась, как роса под солнцем. В таких обстоятельствах праздника не получалось и не могло получиться. Когда мы молча сели за стол с нашей скромной едой, то наряженная новогодняя елка в углу оказалась не к месту, она была лишней. Я поняла, что сделала ошибку, согласившись поставить ее. Теперь она — безмолвный свидетель трагикомической ситуации, в которой мы оказались. Сразу же после Сочельника мы выбросили елку, а на следующий день Израэль получил зарплату, и мы облегченно вздохнули. С тех пор у нас дома никогда не было ни новогодней, ни рождественской елки.
С тех пор, как я получила первое письмо из посольства Дании, прошло много времени. В 1947 году я первый раз отправила из Якутии послание моей семье в Копенгаген. И только через несколько месяцев почтальон принес ответ, который я так долго и с таким нетерпением ждала. Письмо было от мамы и моего брата-близнеца Айзика, которые сообщили мне все о нашей семье. Позже я связалась и с моей сестрой Добой, жившей в Швеции, в Гетеборге. Конечно, наша переписка была не регулярной, так как письма шли очень долго, несколько месяцев, а иногда и вовсе терялись в дороге. Я не могла написать обо всем, что хотела, и каждый раз должна была находить какие-то «обходные обороты», но такие, чтобы родственники поняли настоящее положение дел. Письма от моей семьи и наши контакты с посольством Дании стали той спасительной нитью, которая давала нам надежду, что в один прекрасный день мы уедем из этой чужой страны и вернемся в мир, к которому принадлежали.
Но иногда наша надежда на возвращение становилась призрачной. «Холодная война» была в самом разгаре, и никакого намека на то, что советское руководство намерено изменить статус депортированных и разрешить им вернуться домой. И тем не менее после первых писем в посольство мы стали искать возможность, чтобы выбраться из Советского Союза и соединиться с нашей семьей в Дании. После обмена письмами, началась наша борьба за возвращение домой. Мы не догадывались о разочаровании, унижении и моральных пытках, через которые нам придется пройти в предстоящие годы.
Переписка с моей семьей обернулась еще одним благом для нас. Через некоторое время мы получили первую посылку от моей сестры Добы, которая какими-то путями из Гетеборга умудрялась помогать нам. В основном она посылала одежду. Некоторые вещи мы носили сами, а некоторые продавали и тем самым поправляли наше шаткое финансовое положение. В последующие годы ее посылки играли очень большую роль в нашей жизни.
Они, как и письма, тоже приходили не регулярно, но каждый раз, когда мы получали сообщение, что на почте нас ждет посылка, это был праздник. Как мы радовались, открывая посылку! Обычно это были большие мешки, сшитые из очень крепкого материала. Мы все стояли вокруг обеденного стола, на котором лежала посылка, и ножом или ножницами распарывали швы на мешке, а потом выкладывали содержимое на стол. Тут были платья и костюмы для взрослых и для детей. Все восхищенно рассматривалось, и сразу же обсуждали, что оставить себе, а что продать. Иногда в карманах жакетов или пальто мы находили маленькие спрятанные сюрпризы: коробочки с шоколадом, пастилки для детей или витамины. Иногда мы получали и кое-какие продукты, но это случалось очень редко.
В одной из посылок Добы была кукла для Гарриетты и маленький желтый медвежонок для Самуэля. При виде их они потеряли дар речи от радости, потому что никогда не видели таких игрушек. Куклу сразу же назвали Биргиттой, а медвежонка Мишей. Так по-русски называют маленьких медвежат.
На Биргитту надели платье с нижней юбкой, чулки, туфли, маленький шикарный жакет, а на ее темно-русые волосы элегантную шляпу. История этой куклы печальна. Однажды, когда у нас снова не было денег, к нам пришла пара, купившая у нас кое-что из одежды. Когда они собрались уходить, женщина обратила внимание на куклу и спросила, не продается ли она. Мы ответили отрицательно. Но поскольку женщина предложила за нее почти целое состояние, мы не смогли устоять и продали Биргитту. Гарриетта была уже большой девочкой, и потеря куклы не стала слишком болезненной для нее. Самуэль же никогда не расставался со своим Мишей. Он его до сих пор хранит, как одно из сибирских сокровищ.
Другое его сокровище, оставшееся с тех пор, — маленькая деревянная лошадка, которую подарили, когда ему исполнилось два года. Каждый раз перед днем рождения детей мы были в затруднении, не зная, где найти подарок. Вот и тогда, перед днем рождения Самуэля мы не знали, что подарить. В магазинах купить было нечего. Один из учеников Израэля, узнав о нашем затруднении, пришел на выручку. Как и многие якуты, он был очень талантливым резчиком по дереву. Однажды после урока он подошел к Израэлю и скромно протянул ему что-то завернутое в тетрадный лист. Это была маленькая деревянная статуэтка якутской лошади.
В тот день в январе, когда Самуэль, проснувшись, развернул свои подарки, он был счастлив, увидев лошадку и шоколадки от брата и сестры. Лошадка стала одной из его самых нежно любимых игрушек, и он хранил ее долгие годы как реальную память о своем сибирском детстве.
Между прочим, и Биргитта, и Миша нравились и детям, и взрослым, когда Гарриетта и Самуэль выходили играть с ними на улицу. Таких игрушек здесь никто не видел, и соседские ребятишки всегда соперничали, кому играть с куклой и медвежонком.
Посылки часто спасали нас в самых безнадежных ситуациях, и мы очень благодарны Добе и моей семье за все, что они нам присылали. Некоторые посылки терялись в пути, но мы никогда не могли получить никакой компенсации. А у некоторых посылок была своя собственная история.
В один из воскресных дней зимой 1951 или 1952 года мы навестили наших друзей Машу и Зелига Капульских, которые жили с нами в Покровске в течение нескольких лет. Зелиг женился на русской еще в Якутске. По профессии Маша — фармацевт, в Покровске она занимала большой пост — заведующей районной аптекой. От работы Маша получила хорошую квартиру, и по тем временам они жили довольно зажиточно. Они пригласили нас к себе, когда в Покровск приехал Муля Свирский, мой хороший друг, с которым мы ловили рыбу в Быковом Мысу.
Мы давно не виделись с Мулей, с тех пор как уехали из Быкова Мыса, и о многом хотелось поговорить. Зелиг, Муля и я дружили еще с Литвы, где состояли в одной еврейской общине. Мы были одного возраста, имели много общего и всегда хорошо проводили время вместе. Мы обменивались мнениями о том, что произошло за прошедшие годы, размышляли о будущем. Когда мы увлеченно разговаривали, раздался стук в дверь. Вошла Маша и сказала, что пришел молодой человек с почты и хочет поговорить со мной. Я вышел в прихожую и увидел своего бывшего ученика, который работал теперь почтальоном. Он извинился за беспокойство, объяснив, что уже заходил к нам домой, где ему посоветовали зайти к Капульским. Он сказал что со мной срочно хочет поговорить начальник почты. Я не мог понять, что за срочность, но пошел с ним на почту.