Изнутри стены гостиной мы обклеили красными обоями, потому что других в магазинах не продавали. Все деревянные изделия покрасили зеленой краской, поскольку во всем городе другой краски не было. Правда, из Покровска мы привезли немного белой краски, которую, чтобы создать хоть какое-то разнообразие оттенков, смешивали с зеленой. Двери и печку покрасили в темно-зеленый цвет, а оконные переплеты и подоконники — в светло-зеленый. Сомнительно, чтобы такую расцветку одобрил художник по интерьеру, но мы гордились нашими достижениями.
Из-за финансовых затруднений мы сдавали одну из маленьких комнат. И все время, пока жили в этом доме, комнату занимали квартиранты. Так что постоянных обитателей насчитывалось семь человек, и на каждого примерно по девять метров жилого пространства. Впрочем, больших проблем это не создавало — давно уже все привыкли жить в стесненных условиях.
В первый год у нас жили пианист Гарри П. и врач из Москвы Саша Векслер. С пианистом жить в одном доме было хорошо, но особенно нам нравилась компания Саши. Он знал огромное количество разных историй и анекдотов, которыми нас веселил. У Саши была фантастическая память, и он всех просто поражал способностью запоминать длинные числа, имена и различные комбинации слов и фигур. Кроме того, он запоминал все карты, которыми играл, что давало ему возможность выигрывать практически каждый раз. Кроме того, у него был прекрасный голос, и он подрабатывал диктором на местной радиостанции. Работал он обычно в вечернее время и часто возвращался домой очень поздно. Зимой выходить ночью на улицу было очень опасно, потому что так же, как и во время войны, в Якутске совершалось много преступлений. Нападения на людей и грабежи происходили довольно часто. Поэтому, когда Саша уходил на свою вечернюю работу, он всегда брал с собой длинный кухонный нож, который прятал в нагрудный карман. Каждую ночь он, вернувшись здоровым и невредимым с темной и опасной улицы, вытаскивал нож из кармана и, положив его на стол, замечал, что острым кухонным предметом самообороны не воспользовался и потому его не нужно мыть.
Когда Гарри и Саша уехали, у нас жили две девушки — Валя и Рита. Они приехали из Москвы. После окончания института их направили по распределению на работу в Якутский геодезический институт. Они тоже стали нашими хорошими друзьями, и Валя обожала Самуэля. В выходные дни она всегда брала его с собой. Они ходили в магазины, на рынок, в музей или на стадион смотреть футбольные матчи или легкоатлетические соревнования.
С финансовой точки зрения, в Якутске нам стало значительно лучше, чем в предыдущие годы. У нас не было ничего лишнего, но тем не менее наше материальное положение укрепилось. Мы продолжали получать посылки из Швеции и Дании, и они существенно пополняли наши денежные ресурсы.
Подержанную одежду, присланную из Европы, мы продавали прямо у нас дома или ходили на барахолку, располагавшуюся за городом и работавшую по воскресениям.
Однажды в 1955 году меня вызвали в НКВД, где офицер сказал, что моя депортация закончилась: мой статус спецпоселенца отменен. Офицер дал мне письмо в милицию, содержавшее просьбу выдать паспорт на имя Израэля Рахлина взамен удостоверения личности — единственного документа, который разрешалось иметь спецпоселенцу. Я спросил о таком же письме для Рахиль, но получил ответ, что новое положение касается только тех спецпоселенцев, которые работали в школах учителями, и на членов их семей не распространяется. То, что Рахиль только сопровождала меня, как жена, конечно же, не учитывалось. Но к разного рода нелепостям мы привыкли. Стало быть вопросы задавать или сердиться — занятие лишние и, более того, бесполезное.
Через некоторое время я получил паспорт и пошел регистрироваться. Однако мне сказали, что зарегистрировать меня не могут без представления необходимых бумаг из военкомата. Мне еще не было пятидесяти лет, и я должен был представить бумаги о моей пригодности (или непригодности) к воинской службе. В результате, я предстал перед призывной комиссией и после длинных переговоров, осмотров и собеседований мне присвоили воинское звание: «солдат третьей категории». Члены призывной комиссии посчитали, что меня, знающего разные языки, можно использовать в качестве переводчика. Вернувшись домой, я рассказал детям, какой чин получил их отец. Они долго смеялись.
Отмена «звания» спецпоселенца стала большим событием для нас и вселила надежду на то, что, возможно, грядут еще большие перемены. Единственное, что омрачало нашу радость: отмена коснулась только меня одного. А значит, нам нельзя уезжать из Якутска. Придется ждать, пока такое же «звание» отменят и для Рахиль.
Шнеур стал советским гражданином. Его зачислили на первый курс института в Якутске, и по положению, касавшемуся детей депортированных, наш сын переставал быть «специально поселенным» сразу же после поступления в высшее учебное заведение.
Однажды, в начале зимы к нам в дом вбежала одна из наших знакомых, молодая женщина Леа Лейбо. Охваченная ужасом, с глазами, красными от слез, и руками, испачканными кровью, она, рыдая, рассказала нам, что ее отец покончил с собой. Он повесился в коровнике, и она только что обнаружила это. Дверь в коровник была заперта изнутри, ей пришлось выбить раму, и она порезала руки. Леа была в шоке, и мы, как могли, стали утешать ее и успокаивать.
Через два дня Лейбо похоронили. Он был одним из тех, кого разлучили с семьей в первые дни депортации из Литвы. Вместе с другими мужчинами его поместили в специальный вагон, который на одном из пунктов следования отцепили от состава. Лейбо отправили в исправительно-трудовой лагерь, и только через десять лет он встретился со своей семьей. Длительное пребывание в лагере расшатало его нервную систему. Он страдал патологическим неврозом и манией преследования. И вот в один из таких моментов отчаяния он не выдержал и покончил с собой.
За несколько лет многие ссыльные свели счеты с жизнью. Далеко не каждый имел достаточный запас сил, чтобы продолжать жить, и зачастую самоубийство оказывалось единственным выходом.
Случалось и так, что люди переступали высокие этические нормы. НКВД всегда высматривал тех, кто пошел бы на то, чтобы сотрудничать с ним и информировать обо всем, что происходит в среде депортированных: о чем говорят, что планируют. Все знали, что НКВД пытался заманить людей или путем обещаний, или с помощью угроз. Некоторые поддавались такому давлению и соглашались быть информаторами. Они принесли много горя своим друзьям и знакомым, которых они сдали всемогущему ведомству. Людей осудили, и долгие годы они провели либо в исправительно-трудовых лагерях, либо в тюрьмах.
Из-за жизни в таком суровом климате у некоторых возникали различные заболевания, в том числе и психические. После длительного периода акклиматизации люди, казалось, привыкали к суровым зимам и резким переменам в межсезонье. Но с течением лет становилось все труднее справляться с этим, как будто в организме истощались резервы.
После четырнадцати лет жизни в Сибири наши силы тоже, казалось, были уже на исходе, и мы все труднее переживали холодную погоду. Когда температура опускалась ниже сорока градусов мороза, мы оба с трудом выходили на улицу — болело сердце, тяжело становилось дышать. Зима 1955–1956 годов оказалась особенно суровой, и мы с огромным нетерпением ждали лета и теплой погоды.
О событиях, происходящих в мире, мы узнавали из сообщений радио и из газет. Редко, когда кому-то из наших друзей удавалось на коротких волнах поймать сообщения зарубежной радиостанции, прорвавшись через информационную монополию советских средств массовой информации. Послушать иностранные радиостанции было не так-то просто. Их глушили мощными звуковыми экранами со станций, которые окружали города.