– Полегче, ребята! Я думаю, что у нас тут скорее "Девичьи страдания", чем что-нибудь другое. Осталось выяснить, с какой стороны безопаснее откусить кусок пирога.
Фрэнк усмехнулся. – Ты всегда был романтиком. И дураком при виде прелестного личика.
Майк пожал плечами. Все еще улыбаясь, он начал медленно двигаться к повозке. Он держал руки широко разведенными – так, чтобы всадники могли видеть, что он был безоружен.
– Ты назвал это лицо "прелестным"? – прокомментировал он через плечо. – Ты просто выбиваешь меня из образа, Фрэнк. Я-то уж думал, что мы были на съемках фильма "Избавление". – И с усмешкой: А может, это был фильм "Техасская резня бензопилой"? Сейчас, только уточню в Интернете…
Лицо женщины было все ближе. – Вот. Сейчас мы находимся в фильме "Клеопатра", – сказал Майк. Слова прозвучали гораздо более нежнее, чем он намеревался. И с удивлением понял, что он почти не шутил.
Глава 4
Повозка вдруг накренилась и бросила Ребекку прямо на ее отца. Бальтазар Абрабанель зашипел от боли.
– Осторожней, дочка! – проворчал он. Он еще крепче прижал руку к своей груди. Седобородое лицо Бальтазара было бледным и изможденным. Его дыхание стало прерывистым и учащенным.
Ребекка взглянула на него с тревогой. Ее собственное сердце забилось со страхом, граничащим с паникой. Что-то было не так с ее отцом. Его сердце…
Снаружи донесся звук кричащего что-то голоса. Ребекка узнала его. Голос принадлежал командиру небольшого отряда ландскнехтов, которых ее отец нанял в Амстердаме, чтобы сопроводить их в Баденбург. Но голос германца звучал с таким сильным акцентом, что она не разбирала самих слов. Судя по интонации, однако, человек был поражен чем-то.
Снова крик. На этот раз она поняла.
– Эй вы, назовитесь!
Бальтазар тихо застонал. Затем, с видимым усилием, сказал:
– Посмотри, что происходит, Ребекка.
Ребекка застыла в нерешительности. Состояние отца было просто ужасным. Но по долгой привычке, она сразу повиновалась.
Она завозилась с пояском, который удерживал занавес закрытым. Из-за поспешной возни накатило раздражение. Фургон был с окном только с одной стороны. Ребекка предпочла бы постоянно открытый занавес, чтобы наслаждаться ветерком. Но ее отец настаивал на постоянно закрытом от внешнего вида занавесе.
– Это путешествие будет достаточно опасным, дитя мое, – сказал он ей, – нам ни к чему мужские взгляды. Ты только посмотри на себя.
Это заявление сопровождалось странной улыбкой. Нежность и отчасти, гордость. Но было что-то еще…
Когда она, наконец, догадалась, что это за "что-то еще", Ребекка была поражена и даже ошеломлена. Потрясение пришло от понимания возможного насилия, которого опасался ее отец. Разве есть люди, которые на самом деле делают такие вещи? Ошеломление – от осознания того, что даже ее отец считал ее прекрасной. Другие говорили ей об этом, но… само ощущение этого все еще казалось ей странным. Она сама никогда не видела ничего в зеркале, кроме молодой испанской еврейки-сефардки. Оливковая кожа, длинные черные волосы, нос, два темных глаза, рот, подбородок. Да, черты лица очень правильные и симметричные. Пожалуй даже, в высшей степени. И иногда она думала, что ее губы могли быть привлекательными. Полные, насыщенные. Но прекрасная? Что это значит?
Наконец-то занавес уступил, не прошло и нескольких секунд, которые показались ей целой вечностью. Она откинула занавеску и высунула голову в окно.
На мгновение она даже не поняла, что видят ее глаза. Ее ум до сих пор витал вокруг бедственного положения своего отца. Его сердце…!
Потом она вдруг все увидела. Ахнула и отпрянула назад. Ее охватил новый ужас, наложившийся на старый. Частично страх был вызван зрелищем мертвых тел, разбросанных повсюду. Или так ей показалось с первого взгляда. Ребекка никогда не видел сцен насилия раньше. Ничего, кроме незначительных выходок хулиганов, а власти в Амстердаме строго наказывали даже за это. А тут кровь повсюду! И даже – вон голова лежит отдельно. А эта женщина – что с ней? Неужели ее…? О Боже!
Но это все простые, понятные страхи. Волна настоящего ужаса прошла вниз по ее спине при виде человека, стоящего прямо перед ней. Идущего к ней. Вот уже осталось тридцать футов.
Ребекка парализованно смотрела на идущего человека. Как мышь, увидевшая змею.
Идальго! Здесь? Не дай нам Бог!
– Что там, дитя мое? – потребовал ее отец. Затем прямо зашипел: – Да что происходит?