– Да-да, – я знаю, что хорваты не смогут убить их всех за то время что у них будет. Это не важно. Зато они так разорят это место, что те Абрабанели, которые выживут, вскоре перенесут свои дела подальше. – Он поджал губы. – Это же евреи, ты понимаешь.
Сервьен кивнул.
– Половина жадных немцев тоже уедет. По меньшей мере половина. – Он опять поджал губы. – Торговцы. Фабриканты. Крысы в горящем амбаре.
– Да, – Ришелье наклонился и понюхал розы. – Точно.
– Но нам потом ещё придется разбираться и с испанцами, – пробормотал Сервьен. – Мы же сами пустим их в Германию.
– Умоляю, Этьенн! – кардинал продолжал нюхать розы. – Дай мне хоть минутку насладиться Божьим творением, прежде чем ты испортишь мне остаток дня.
Через несколько недель, в укрепленном лагере рядом с Нюрнбергом, Валленштейн смял письмо.
– Идиот. – прошептал он и бросил письмо в огонь. Ревущее пламя в огромном камине – Валленштейн, как обычно, занял крупнейший особняк в округе – мгновенно поглотило бумагу.
Высшие командиры имперской армии держались от камина подальше, насколько могли, чтобы еще оставаться в пределах досягаемости голоса Валленштейна. Они считали, что растопленный жарким июльским вечером камин угнетающ, даже абсурден. Но Валленштейн настаивал на огне вне зависимости от времени года.
Идиот! – повторил Валленштейн, сложил руки за спиной и посмотрел на офицеров. Затем он, явно пародируя голос сказал: – Убейте всех евреев в городе!
Пикколомини рассмеялся.
– Ха! Легко сказать – кардиналу-то. Этот придурок считает – мы с кем имеем дело? С безоружными обывателями в застенках инквизиции?
Рядом с ним усмехнулся генерал Шпарре.
– А как, во имя Господа Нашего, он думает хорваты будут их искать? – поинтересовался он. – Особенно в этом нелепом месте! Читать уличные указатели? Эти невежественные ублюдки грамоте-то не обучены.
– Да даже если бы и обучены были, – пробормотал генерал Галлас и повел массивными плечами, будто отгоняя назойливых насекомых. – Ришелье, серьезно думает, что вы можете хорватской коннице приказать убивать выборочно? – Он хмыкнул. – Они, может быть, пощадят собак, а может, и не пощадят. В конце концов, евреи – не собаки, спросите у любого хорвата.
Зал наполнился грубым хохотом. Огромные портреты на стенах, посредственные во всем, кроме размеров и дорогих рам, смотрели вниз неодобрительно. Наверное, это неодобрение, было странным. Блеклый род мелких баронов, который предоставил – вынужденно – своё родовое гнездо Валленштейну, мог похвастать лишь немногим, кроме неотесанности. Но такие люди, когда позируют для провинциального художника, практически всегда хмурятся. Возможно – в попытке выглядеть значительнее, или просто пытаясь совладать с ноющим мочевым пузырем.
Валленштейн подошел к столу в центе зала. Стол сильно выбивался из интерьера комнаты – это был большой, массивный кухонный стол, который приволокли в зал солдаты в тот день, когда Валленштейн завладел особняком. Вычурные и хрупкие стулья и диваны, привезенные из Вены, находились зале и раньше. Теперь они стали еще более хрупкими, хоть и менее роскошными – пребывание офицеров Валленштейна, задевавших их шпорами и проливавшими на них вино, не прошло для них даром.
А вот стол обладал достаточным запасом прочности, и спокойно сносил закинутые на него ноги в кавалерийских сапогах, бутылки с вином, а также огромную карту, занимавшую большую его часть.
Достигнув стола, Валленштейн оперся на него руками и склонился над картой. Офицеры собрались вокруг него. Где-то через минуту Валленштейн длинным костлявым пальцем указал точку на карте.
– Здесь! И лишь демонстрация.
Это будет задачей Пикколомини. Итальянский генерал наклонился и глянул на указанную местность.
– Ну если только демонстрация, пожалуй. А что-то большее…
Валленштейн кивнул.
– Умоляю. Я же не кардинал, и не думаю, что война просто может быть измерена монетой. Он может плевать на свидетелей, а я нет. Любая армия, которая пойдет в открытую на американцев, сломается как гнилая соломинка. И это мнение исходит от ветеранов Тилли, а не от кучки вонючих монахов и попов. – Он продолжил изучать карту. – Я не рассчитываю, что вы и впрямь возьмете Зуль. Это только отвлекающий маневр, чтобы оттянуть часть их сил.
Генералы вокруг стола расслабились. Не последней причиной, по которой Валленштейн стал крупнейшим деятелем в имперской армии было то, что его люди были ему преданы – по крайней мере за то, что он не требовал от наемников невозможного. Все офицеры лично слышали донесения. Непробиваемые стальные повозки, не имеющие лошадей, которых можно было бы убить, невероятная скорострельность, винтовки, безошибочно разящие на треть мили, даже какая-то пушка, извергающая целый ливень пуль.