Остального она уже не слышала. Ребекка зарыдала с ещё большей силой. Сперва, чтоб прогнать страхи, затем – от прикосновения надежды. Затем – лаская её, впитывая в себя, как ребёнок впитывает сказки. Истинный идальго, до кончиков ногтей.
Утром голубые глаза вернулись. Голубые, как безоблачное небо в солнечный день. И через многие годы Ребекка так ничего не вспомнила из произошедшего за два последовавших дня. Только голубизну, залитую солнечным светом. Один лишь солнечный свет, заливавший землю, где не было теней.
Глава 6
Внешность короля Швеции Густава II Адольфа была обусловлена наследственностью. Кожа его была бледной на вид, может даже чуть красноватой. Светлые коротко постриженные волосы, светлые брови, светлые закрученные кверху усы, светлая бородка клинышком. У него были све-тившиеся умом голубые глаза, чуть навыкате. На красивом по-своему лице бросался в глаза его длинный, тонкий нос. Роста он был весьма большого, больше шести футов. Телосложения был он крупного, мускулистого, однако несколько склонного к полноте. Всем своим, видом, каждой чёрточкой своей он был король, нордический король .
Этими чертами и качествами наделили его природа и воспитание. Остальное же – переполнявший его дух, заставлявший мерять шагами взад-вперед штабную палатку на восточном берегу Хафеля, - было порождением момента настоящего. Лицо его от ужаса было цвета мела, глаза – плотно закрыты от горечи, губы его дрожали от стыда. А то, с какой силой могучие руки шведского короля разнесли надвое стул и швырнули обломки оземь, было вызвано гневом и возмущением
«Г-сподь да проклянёт Иоганна-Георга Саксонского, гореть ему в аду вечно!»
Королевские приближённые, все, за исключением Акселя Оксеншерна, попятились прочь от их монарха. О нраве Густава Адольфа ходили легенды. Боялись, однако, не его буйного нрава. Гнев Густава не длился долго и за свою жизнь король научился сдерживать и контролировать его вспышки. Брань и проклятия – самое сильное, что он себе позволял, иногда направляя своё буйство на ни в чём не повинную мебель. Но этот случай, этот случай был близок к тому чтоб стать поистине сицилийской вечерей для посадочных мест.
Густав схватил очередной стул разнёс его о своё колено. Крепкая деревянная рама трещала в сильных руках как сухие веточки. Нет, это не королевский гнев загнал сердца его испытанных солдат в пятки. И уж точно плевать им было на стулья. Аксель Оксеншерна, ближайший друг и советник короля, взял за правило ставить в палатку Густава исключительно дешевую и практичную мебель. То был не первый случай с момента прибытия в Германию, как шведские офицеры наблюдали своего монарха превращающим стул в груду щепок.
«И да проклянёт Г-сподь всемогущий Георга-Вильгельма Бранденбургского вслед за ним!»
Их пугали проклятья и богохульство. Набожность их короля была не менее знаменита, чем его норов. Никто кроме непосредственно ближайших подчинённых не слышал нечто подобное слета-ющим с его языка. Лишь те из его солдат, кто был изобличён в убийстве, насилии или краже, узна-вали сколь остёр топор его палача, в то время как гимны, которые распевали прихожане шведских церквей по воскресеньям, были написаны самим королём. И почитались его скромным народом как лучшие из гимнов.
Обломки стула вылетели через открытую полу из палатки. Двое солдат, стоявших на часах при входе, обменялись взглядами и отодвинулись на пару футов друг от друга. В другой раз они бы может и улыбнулись ставшему знакомым виду обломков мебели, вылетающих из королевской штабной палатки. Но и они окаменели, услыхав подобные проклятия.
Король Швеции схватил ещё один стул, поднял его над головой и швырнул с грохотом на пол. Тяжёлый ботинок на могучей ноге довершил дело, превратив обломки в растопочный материал.
«Будь прокляты все князья и дворянство Германии! Отродье Содома и Гоморры!»
Богохульство было ошеломляющим. Пугающим, если точнее. Никто из офицеров не мог припом-нить монарха выражающимся таким манером, даже в худших своих тирадах. Это было верным показателем, насколько Густав был взбешён, когда узнал о судьбе Магдебурга.
Король Швеции стоял посредине палатки со сжатыми кулаками, излучая свирепость как обезумев-ший зверь. Взгляд его сверкающих как сапфиры глаз упал на троих молодых людей, в стоявших в паре футов от него. Все они были низкорослыми и худощавыми, все были одеты явно дорого. Руки их сжимали эфесы шпаг, лица были бледны.