Майк был доволен. Он вот как есть упрямый сукин сын со свинячьей башкой. Но тупым его никто не называл, и не говорил, что дела своего он не знает.
За спиной раздался голос Генри Дрисона: «Кого-то ещё, Майк?» Майк уже собирался отрицатель-но мотнуть головой. А люди за чертой города? Там их тысячи!
Он повернул голову и вгляделся в угол зала. Затем, тыча пальцем, он назвал последнего члена своего кабинета: «А также Ребекка Абрабанель.»
До само своего смертного дня Майк будет утверждать, что руководствовался исключительно логи-кой и здравым смыслом. Но возражение пришло тут же. Стоило только сходу жителей городка перейти в фазу полупраздничного веселья, как к нему подсел Фрэнк Джексон.
«Я так и знал,» - проворчал старый дружок. «Я с самого начала знал, что вся эта фигня про Амери-канскую революцию – так просто, туману напустить. Ну, признай, ты всё это устроил, чтоб впечатление произвести на девчонку.»
Майк проигнорировал подначку с большим достоинством. Со значительно меньшим достоинст-вом, почти с надеждой, он взирал на девушку, о которой шла речь. А она в свою очередь смотрела на него, продолжая сжимать руку Дудит Рот в своей. Ребекка застыла в изумлении с раскрытым ром. Но ему почудилось в её глазах что-то помимо изумления. А может, ему просто так показа-лось. «Ну, давай, соглашайся!» - рявкнул он. Но упрек в его словах прозвучал как-то неубедитель-но даже для него.
Глава 8
Первое заседание Майкова «кабинета» произошло через час после общего схода, в классе Мелиссы Мэйли. И начал он его неудачно, мямля и запинаясь.
«Молодой человек, ну ради Б-га!» - оборвала его Мелисса. «Отчего бы тебе не набраться смелос-ти и не сказать прямо? Ты хочешь, чтобы я, - единственная за исключением Ребекки женщина в этой комнате, - стала секретарём комитета? Вести протокол?»
Майк с опаской оглядел её. Мелисса Мэйли была высокой худощавой женщиной. Стриглась она очень коротко, цвет её волос подчёркивали серым жакет и длинное платье. Взгляд её карих глаз остался столь же пронизывающим , каким он помнил его ещё со своих школьных дней, когда, заикаясь, выдавливал из себя невыученный урок. В каждом дюйме ее сквозил жёсткий и строгий завуч. И это была не просто поза. Мелисса Мэйли была знаменита, или, если угодно, печально известна, в зависимости от рассказчика, своим злым языком и едким остроумием.
А также её знали как самую неприкрытую и неугомонную либералку Грантвилла. «Безумно-безответственный радикализм» - по мнению очень многих. Ещё студенткой колледжа она участво-вала в движении за гражданские права. Была дважды арестована, один раз в Миссиссиппи, один – в Алабаме. Уже будучи молодой учительницей она принимала участие в маршах против войны во Вьетнаме. И опять дважды арестовывалась. В Сан-Франциско и Вашингтоне. Первый арест стоил ей её первого учительского места. Второй закончил начатое. Родившаяся и выросшая в аристократической бостонской семье, она была вынуждена преподавать в заштатном городке в Западной Виргинии лишь потому, что никто не соглашался брать её на работу. В свой первый же учебный год в только что основанной школе она сагитировала несколько учениц присоединится к маршу за Поправку о Равных Правах23. Был скандал, люди требовали её увольнения. На работе она удержалась, но её предупредили, что она ходит по тонкому льду.
Как обычно, Мелисса плевать на всех хотела. Следующий год – следующий арест. На тот раз – за обвинения в адрес слишком уж самоуверенного полицейского штата на одном из пикетов УМВА во время большой общенациональной забастовки 1977-1978 годов. Когда она вышла, шахтёры устроили вечеринку в её честь в кафетерии школы. Пришла половина учеников, да ещё и с роди-телями. Тогда, во время торжественной часть Мелисса даже прокралась, боясь быть замеченной, наружу, чтобы пропустить стаканчик с шахтёрами на парковке.
Мелисса Мэйли наконец-то обрела дом, но оставалась как и прежде едкой и неуживчивой.
«Пойми, Мелисса,» - промямлил Майк, - «Я знаю, это выглядит некрасиво, но нам нужна точная запись, и …»
Мелисса довольно заулыбалась. Такое выражение её лица можно было нечасто увидеть. Уж точно не на памяти Майка. Но, по-своему, его можно было даже назвать ослепительным.
«О, да ладно тебе,» - сказала она. «Ну конечно, нам нужна самая дотошная запись.» И опять улыб-нулась. «Мы ж теперь вроде как отцы-основатели. И матери, кстати. Без детального протокола дела не будет. У поверь мне, учителю истории. Да историки проклянут нас во веки веков!»
Улыбка исчезла. Глаза её пробежали по лицам присутствующих. И по выражению её лица стала ясно, что мужчины вести столь важный протокол могут лишь халтурно и небрежно.