У поцелуя Джеми был вкус корицы. Это был привычный для меня вкус.
Но к таким поцелуям, как у Люка, я не привыкла. Сначала он не стал пускать в ход язык, и тогда Эбби захотелось, чтобы он сделал это. Он дразнил губами, прижимал рот к ее шее. Сначала с одной стороны под ухом, потом с другой. Затем стал спускаться вниз по горлу до ключиц и ниже — между грудей — и тут только я поняла, что ее рубашка расстегнута и распахнута. Когда он снова стал подниматься вверх, выше и выше, его язык наконец вошел в ее рот, и она узнала его вкус, я узнала его вкус, он узнал наш вкус. Он был сладким, и эта сладость была легкой и какой-то далекой, поцелуй получился влажным, так что потом пришлось вытереть рот. Она сделала то же самое.
Он не хотел довольствоваться поцелуем, но вечер еще не подошел к концу. Наверху, на холме, остался взятый напрокат велосипед Эбби. Я знаю это, как знаю и то, что высокая трава щекотала ее бедра, поскольку она была в шортах, но в темноте не могла увидеть, были они красными с белыми полосками по бокам или это какие-то другие шорты. Была ли это НОЧЬ или одна из ночей.
Он оторвал свои губы от ее губ, и у нее появилась возможность вздохнуть. Она откинулась назад, на теплую землю, а трава была мокрой от вечерней росы, и посмотрела в темное небо у него над головой. Ох уж эти звезды: точно такие же я видела и сейчас, спустя пять месяцев.
Вот что помнила Эбби. Она любила возвращаться к этим воспоминаниям, чтобы не думать о том, что было дальше.
8
Джеми тряс меня. Держал за плечи и звал по имени. Голос у него был хриплым, каким-то надтреснутым, так что, наверное, это продолжалось уже довольно долго. Он взял мое пальто — оно каким-то образом оказалось не на мне — и укрывал меня им, как одеялом. Моя кожа была гладкой от холодного пота под шерстяной тканью, грудь горела, пуговицы расстегнуты, рубашка нараспашку. Я быстро, как только смогла, застегнула ее и, высвободившись из хватки Джеми, поднялась на ноги.
Я стояла у подножия холма, покрытого снегом. Наверху не было велосипеда, и Люка Кастро тоже.
— Мы с тобой только что?.. — спросила я, показывая сначала на свой рот, а потом на его. Мои губы распухли от поцелуев и были влажными.
— Что? Нет! — Джеми стоял рядом и пытался помочь мне просунуть руки в рукава. — Ты впала в какое-то бредовое состояние. Побежала. Начала раздеваться, затем покатилась вниз по холму. Неужели не помнишь?
Я не знала, что хуже… сказать, что помню, или что не помню.
Меня спас яркий луч света, направленный мне в лицо. Он — бьющий в глаза — отвлек от воспоминаний Эбби о жарком и бесстыдном летнем дне.
Полицейский переводил фонарик с Джеми на меня.
— Это ваши машины стоят перед воротами? — спросил он, как выстрелил.
Джеми замешкался. А потом ответил:
— Да. Машина моя. Фургон ее.
Руки у меня были холодными; и я сосредоточилась на этом. И на ушах. Они тоже замерзли. Должно быть, когда я катилась с холма, то потеряла шапку, а также шарф. Насквозь промокшие ноги были все в снегу и ледяных комьях. В волосах тоже был лед; и в носу тоже.
— Это частное владение, — сказал полицейский, отведя взгляд, когда я поправляла пальто и отряхивалась. — Там на заборе повсюду висят запрещающие знаки.
Теперь, когда он оказался ближе и свет фонарика освещал довольно большое пространство вокруг, я попыталась разобрать его имя на бейджике, но не смогла. Мужчина казался большим темным пятном, на глаза падала тень от шляпы.
— Мы просто гуляли, — сказал Джеми, беря меня за локоть.
Но я поняла вот что: появилась возможность кое-что выяснить. Эбби не хотела бы, чтобы я упустила ее.
— Полицейский… — я подождала, пока он назовет свое имя.
— Хини, — ответил он далеко не сразу.
— Мистер Хини, мы оказались здесь по одной важной причине. — Я почувствовала, как заволновался и напрягся позади меня Джеми. — Хотели посмотреть, что здесь сейчас делается.
— Хм, — протянул руку полицейский. — Ваши удостоверения личности.
Он заставил нас достать бумажники, открыть их и показать права. У Джеми на фотографии был взгляд убийцы — словно он собирался подложить самодельную бомбу в здание Министерства транспорта. Я же казалась невыразимо печальной, что было странно — помню, в тот день я была без ума от счастья, что получила права.
Просмотрев наши документы и узнав, что нам обоим по семнадцать и оба мы здешние, полицейский сменил гнев на милость, но все же продолжал настаивать на том, чтобы мы покинули территорию лагеря. Он сказал, что запомнит нас и в следующий раз арестует, если мы опять нарушим границы чужих владений.