Иногда меня покидают и эти мысли, и я остаюсь совсем один. Нет ничего страшнее остаться наедине с собой, сразу вспоминаешь все свои ранки, вскрываешь их своими грязными руками (а руки-то в крови), заражаешь себя сам ещё больше, ковыряешь эти раны и льёшь, и льёшь на них возможные варианты жизни, другой жизни, гораздо более удачливой чем твоя.
Каждое моё такое воспоминание имеет шанс стать страшнее кошмара, ведь, по итогу, кошмар-то реальным быть не может, чего ж его бояться, гораздо страшнее чем наскальная живопись, — мое отражение в зеркале, ведь рисунок не сможет причинить мне никакого вреда. В моей жизни были люди, которым я желал гораздо лучшего, чем они заслуживали, и которым я желал наихудшего, и лишь раз они действительно совпадали, совпадали в то лицо, грязное лицо, уставшее лицо с глазами-бусинками, которое я вижу каждый раз, когда утром чищу зубы, когда умываюсь, это же лицо сопровождает меня весь день и напоминает о себе, стоит мне только посмотреть на стеклянные лужи, которых так много здесь осенью. Я уже искренне жду зимы, лишь потому, что на льду отражение видно гораздо хуже, быть может, лёд, как кривое зеркало, выровняет лик в лучшую из сторон.
Но и это, и все мои кошмары куда лучше пустоты, что одолевает меня временами; не знаю, быть может, это остатки осенней хандры взяли волю в кулак и в последний раз пытаются прорвать хрупкую оборону моей психики, но часто мне на ум уже перестают приходить мысли, перестают появляться желания.
Иногда я сравниваю себя с собой годичной давности, да, тогда я ещё многого не знал, много ошибок совершал, но ведь в этих ошибках и был я, в них была моя вспыльчивость, в них было то, за что меня любили, или не любили. Внутри меня был порох, в какой-то момент бочка не выдержала, и — БА-БАХ, — разлетелась вокруг на сотню осколков. Теперь я то, что осталось от этого места, выжженная земля да осколки, и я пытаюсь собрать себя по кускам заново, пока получается неважно.
Я начинаю бродить по причудливым тропкам внутри собственной головы, фонарик я забыл где-то у порога, но мне лень было возвращаться назад, так что иду я на ощупь, надеясь, что не встречу по пути что-то, что вырвет мои внутренности и безжалостно бросит их под старый пыльный диван. Забавно. Фантики, хоть и яркие снаружи, совершенно не способны в итоге освещать темный путь.
Впрочем это — дела личные, дела, что скрываются за дверью моей спальни, что закрывается на ключ, те дела, что не дано знать никому из сидящих за этим дряным столом. Семья — да, семья, семья, которую я не выбирал, которая досталась мне по наследству, я не против её, иногда эти люди дают мне пищу для размышлений, но гораздо чаще мне хочется закрыть лицо руками, закрыть, лишь бы не видеть чужие. Эта семья — люди, в жилах которых течет кровь, схожая с моей, но эта семья есть у меня вне зависимости от моего желания, хотя гораздо ближе мне другая Семья, — мои друзья, мои знакомые, те, кто мне дорог и без "родственных" уз, они любят меня, они ценят меня, они помогают мне в те частые моменты, когда мне становится худо, они радуются, когда я радуюсь. Эти люди — братья мне, хоть и не по крови, но по разуму, а это всё гораздо важнее. Я люблю свою семью, но куда более мне страшно потерять кого-то из ребят, с которыми я играл в шахматы или шашки, с которыми я проводил длинные вечера взглядом, с которыми я встречал рассвет, разговоры с которыми могли длиться более одного дня подряд. Все эти люди дороги мне, они помогают не сойти с ума окончательно, они дают мне эмоции, эти немногие дают мне запал, они подливают масла в мой огонь и оттого я чувствую себя по-настоящему живым. Мне хочется плакать, мне хочется смеяться рядом с ними, мне не хочется закрыться на ключ в своей спальне и пялиться в потолок с надеждой, что он обвалится, эти люди мне дороже, чем я сам, — ибо без них не станет и меня настоящего, то есть меня радующегося, меня негодующего, моей души не станет.
А сейчас те люди, что оказались для меня семьёй по счастливой или не очень случайности, сидят за этим страшным столом и говорят, говорят, говорят обо всём и ни о чём одновременно, пока я пытаюсь сообразить, зачем же я здесь сижу, почему я мну в руках один из ярких фантиков с таким выражением лица, будто это занятие дороже мне всего на свете. Я отбросил его в сторону, как мусор, и попытался принять участие в разговоре. Иногда мне даже это нравилось.
День близился к концу, наступала пора разъезжаться. Я поблагодарил хозяев, после чего вышел во двор. Глотнув свежий, в чём-то отрезвляющий воздух, я вскинул глаза вверх. Небо было точно таким же, как и скатерть, повсюду виднелись дыры, протёртые худшим из хозяев — временем.