— А жена Мишеля, Маргарита, молчала? — спросила Рашель.
— Она что, лучше? — Леонора надула губы.
— Не так громко, Маргарита здесь. — Анет дернула Леонору за пелерину.
Леонора заморгала и испуганно посмотрела на Маргариту, однако набралась смелости и прошептала:
— Я всегда готова говорить правду.
В двери стояла нарядная Ядвига. Увидев, что ни у стола, ни у плиты нет места, она принялась крутиться среди женщин. То пошутит, то расскажет анекдот, и, когда она уже собралась уходить, Маргарита преградила ей путь:
— Если ты не отстанешь от моего Мишеля, я тебе выцарапаю глаза!
Ядвига побледнела, увидела, как женщины отставляют в стороны кастрюли, шагнула вперед и тут же ответила:
— Да кому он нужен!
— Тебе!
— Это ложь!
Из всех углов кухни смотрели любопытные глаза, ожидая продолжения скандала.
— Ложь, не ложь! — закричала Маргарита. — Но если я тебя еще раз встречу вместе с ним…
— То что будет? — Маленькая Ядвига придвинулась ближе, ее красивое личико разрумянилось.
— Будет нехорошо!
— Посмотрим!
— Что случилось, Маргарита, что ты кричишь? — Появился Мишель в черной рубашке с бахромой. Маргарита опустила голову, поникла и вернулась к плите. Ядвига вышла, за ней Мишель, и на кухне повисла тяжелая тишина.
Поздним вечером Мордхе с Терезой пришли в коммуну.
За приставленными друг к другу столами, тянувшимися через длинный зал, сидели больше тридцати человек. Среди них были Гесс с Сибиллой, Норвид, Шодна, Кагане, Бакунин с женой, диктатор с Леонорой. Уже произнесли первый тост, все стали двигать стулья.
Почти никто не заметил, как Мордхе с Терезой подсели к столу, над которым глядел со стены Костюшко.
Веселая компания молодежи собралась вокруг Норвида, Гесса и Бакунина. Они подшучивали над Леонорой, учившей диктатора хорошим манерам, и бросали любопытные взгляды на мадам Бакунину — молоденькую миниатюрную польку с каре светлых волос, покачивавшихся колокольчиком.
Полька стояла в окружении молодых людей, смеялась наигранно, по-детски, и на ее еще совсем молодом лице виднелись печаль и злоба. Среди молодых людей выделялся светловолосый атлет с моноклем. Он то и дело наклонялся к женщине, то ли чтобы шепнуть ей что-то, то ли просто чтобы обнять ее.
Бакунин, тоже высокий и широкоплечий, отодвинул бокал с вином и хотел было выйти из-за стола, но, услышав щебетанье жены за своей спиной, остался сидеть.
— Я вам завидую, граф Грабовский, что вы едете сейчас в Польшу.
— Едемте вместе, пани Ядвига.
— Вам будет открыт в Польше каждый дом, самые красивые женщины откроют вам двери…
— Как же самые красивые, пани Ядвига, если вы остаетесь здесь?
Бакунин, больше не в силах это слушать, допил вино и поднялся из-за стола. Он подошел к жене, не обращая ни на кого внимания. Рядом с ним она выглядела такой маленькой, словно лошадь рядом со слоном. Он обнял жену и рассмеялся беззубым ртом:
— А ты боялась, что тебе будет скучно!
— Михал, поехали в Польшу. — Она посмотрела на мужа взглядом человека, который всегда добивается своего.
— Мы поедем.
— С ними. — Ядвига кивнула головой в сторону графа, колыхнув облако светлых волос.
Бакунин выпрямился и стал на голову выше графа. Они смерили друг друга взглядами. Граф был моложе, изящнее, с безупречной фигурой. Бакунин выглядел обрюзгшим. Годы оставили на нем печать времени, изрезали морщинами его лицо, не пощадили и крепкое тело. Его взгляд выражал готовность уступить.
Прядь волос на голове графа, искусно уложенная слева от пробора, упала на лоб, сверкнул глаз под моноклем. Он вытер стекло шелковым платком, и в глазах появился серый блеск, как у мутной, не отстоявшейся воды.
Бакунин улыбнулся, довольный, что одним взглядом может обуздать столь наглого юнца, как граф. Он смотрел на их лица и удивлялся, что один выглядит как собака, другой — как волк. У этого были острые уши, как у осла, у того — круглое лицо и выпученные глаза, как у тигра. Он, Бакунин, всех согнет в бараний рог, всех поставит на свое место, никто не посмеет отбить у него Ядвигу.
«А где отрицание, которое должно заключать в себе всякое развитие? — вдруг мелькнуло в его взволнованном мозгу — каждая мысль в его затуманенной голове жила отдельно. — Ведь именно так вел себя дикарь, превратившийся через тысячи лет в этого напомаженного графа. Из того примитивного вида сегодня не должно было остаться ни одного самца».